Брет Гарт - Предки Питера Эзерли

На следующий день Питер заявил, что намерен посетить церковь в Эшли, и откровенно признался, что ему хотелось бы пойти туда одному. После обеда он выскользнул из дома и пошел по направлению к увитой плющом квадратной башенке, которую заметил еще вчера. На всей спокойной и ровной поверхности парка было одно-единственное место — кладбище, где, как ни странно, покрытая травой земля вздымалась небольшими волнами, которые словно говорили о бурной земной жизни тех, кто лежал под ними. Каждый уголок парка был облюбован гостями, арендаторами или браконьерами. Тем приятнее было наткнуться на полуразвалившиеся и расшатанные надгробные камни, обсаженные терновником, или обнаружить, что они глубоко погружены в зеленое море забвения. Это вносило некоторое разнообразие в привычную монотонность прекрасно распланированного парка. И это, и протоптанные сельскими жителями дорожки к месту празднеств поразили Питера тем, что здесь больше чувствовалось присутствие человека, чем в Эшли Грейндж.

Питер вошел в заросший плющом вход и уставился на полуофициальное объявление прихода на дубовой двери — первое неоспоримое свидетельство единства действий церкви и государства. Питер стоял в нерешительности. Он не ожидал, что это последнее пристанище его предков имеет какое-то отношение к налогам и церковной десятине и что его посвящение сопровождает чье-то материальное благополучие. Бог и царствующий монарх сочетались в королевском гербе, который красовался над официальными объявлениями. Питер осторожно толкнул дверь и вошел в придел. На какое-то мгновение ему показалось, что лесной мрак, оставшийся позади, опять возник перед ним в темном приделе под сводчатым потолком. Кругом стоял густой запах земли, как будто сама церковь выросла из плодородной почвы, пустив глубокие корни. Квадраты света от потускневших окон с цветными стеклами падали на пол, как мелькающий свет сквозь листву. Питер помедлил перед холодным алтарем — и вздрогнул: перед ним лежала фигура рыцаря, изголовьем ему служил шлем, а рядом покоились принадлежности рыцарского облачения. Внезапно воспоминания детства пронеслись перед глазами Питера — воспоминания о необозримых равнинах Запада и о похоронах индейских вождей: их носилки поднимали на шестах над раскаленными прериями прямо к слепящему небу. Там лежало и оружие усопшего вождя и верный пес — здесь было изображение собаки крестоносца. Удивительнее всего, что эти неожиданные воспоминания в тот момент взволновали его больше, чем фигура, которая лежала передним. Здесь они покоились — Эзерли нескольких столетий: они лежали в доспехах или в священническом облачении, стояли в париках или с длинными локонами; надписи на мраморе повествовали об их деяниях и добродетелях. Некоторые надписи были на латыни — языке, не известном Питеру, другие — на странном, почти столь же непонятном английском, но ни один из этих языков не был так чужд Питеру, как сами мертвецы. Их стяги реяли у него над головой, их голоса наполняли безмолвную церковь, — но Питер ничего не видел и не слышал. Он был чужой среди них.

Вскоре он услышал шаги, такие робкие, такие тихие, точно шаги блуждающего призрака. Он быстро оглянулся и увидел, что у колонны близ алтаря стоит леди Элфрида, не то осмелевшая, не то напуганная. Но в ней не было ничего потустороннего, она вся излучала безграничную свежесть английской девушки. Щека её была столь же осязаема, как дикая роза в живой изгороди, а чистые голубыё глаза спокойнее, чем летнее небо. Силой, здоровьем и свободой веяло от всей ее фигуры — от пряжек на туфлях до каштановых волос, прикрытых матросской шапочкой. Уверенность в себе, удовлетворение налаженной жизнью, прочное положение в обществе, свобода от тревог и тщетных ожиданий — все это сквозило в каждой черточке утонченного, нежного и спокойно-умиротворенного лица. Но леди Элфрида впервые в юности чувствовала некоторое волнение.

С Питером она была откровенна, как человек, которому и в голову не приходит, что его могут неправильно понять. Она сказала, что пришла из любопытства посмотреть, как у него пойдут дела с предками. Она наблюдала за ним из-за алтаря с тех пор как он вошел — и была разочарована. В отношении чувств он, по ее мнению, мог сравниться с самыми каменными, давно умершими предками. Может быть, они ему не понравились? Но он должен быть осмотрителен в выражениях — ведь здесь и ее предки: очевидно, вот этот (леди Элфрида коснулась носком туфельки того крестоносца, на которого Питер только что смотрел) или вот тот другой — в углу. Так что она так же, как и он, имеет право приходить сюда — и она может стать его гидом! Вот де Бреси, рыцарь короля Иоанна; он взял жену из дома Эзерли. (Она склонилась над фигурой рыцаря, подобрала прямую короткую юбку над хорошенькими ножками и заглянула в мрачное лицо Питера.) Значит, выходит, что они в некотором роде родственники? Завтра он непременно должен навестить их в Бентли Тауэрсе и обозреть в их часовне остальных де Бреси. Может быть, там окажется кто-нибудь; кто ему больше понравится и кто больше похож на него. Ведь ни здесь, ни в Эшли Грейндж никто нисколько на него не похож.