Николай Алексеев-Кунгурцев - Игра судьбы

— Долго ждал, а? Что давно не заглядывал? А мы вчера у Винклерши всю ночь в фараона [2] Карточная игра. жарили. И, представь, я выиграл! — заговорил Лавишев, облобызавшись с Николаем Андреевичем и поклонившись Кисельникову.

— Занят был. А у меня к тебе, Петр, дельце есть.

Лицо Петра Семеновича приняло скучающее выражение.

— Терпеть не могу дел!

— Да это не трудное. Пойдем немножко пошептаться.

Свияжский отвел приятеля в дальний угол и стал говорить ему про Александра Васильевича. До Кисельникова долетали восклицания Лавишева: «Конечно! Отчего же нет? С величайшим удовольствием! Что, мне жалко, что ли? Все равно комнаты стоят пустыми. Обучим, обучим».

По окончании переговоров Свияжский, лицо которого сияло удовольствием, познакомил Кисельникова с Лавишевым.

— Вот он самый и есть тот провинциал, о котором я тебе сейчас говорил, — сказал он, обращаясь к Петру Семеновичу. — Александр Васильевич Кисельников, Надо из него сделать столичного жителя.

— Сделаем. Это нетрудно. Ведь вы не из обидчивых?

— Ой, нет! — помолвил юноша.

— Тогда и дело в шляпе. Пока что распорядимся! — Лавишев дернул шнурок звонка и сказал вбежавшему лакею: — Приготовь-ка третий этаж, почисть и прочее… Вот этот господин займет его. Я вас прошу, Александр Васильевич, остановиться у меня, сделайте мне честь. Туда снесешь и их вещи! — снова сказал он лакею. — Людей их и лошадей накормить. Одним словом, распорядитесь, чтобы все было как следует. Да поживей. Ступай!

— Благодарю вас, — с поклоном проговорил Кисельников по уходе лакея.

— Позвольте, кто вас учил так кланяться?

— Мой отец три года француза для манер держал, — не без гордости сказал Александр Васильевич.

— Верно ваш француз был из цирюльников. Разве так кланяются? Надо вот как. — И Лавишев сделал изящный поклон по всем правилам искусства того времени. — А ну-ка, повторите, — предложил он юноше.

Кисельников, красный от смущения, неловко поклонился, подражая Лавишеву.

— Ничего, привыкнете. А выньте-ка платок…

Вынимать и развертывать с шиком пестрый фуляр было одним из условий светскости. В движении Александра Васильевича, разумеется, никакого шика не оказалось. Лавишев и в этом наставил его, а затем стал заставлять его повернуться, надеть и снять шляпу, сделать поклон и т. д.; одним словом, усердно муштровал юного провинциала.

— Из него будет толк, Николай, — наконец сказал он Свияжскому, с улыбкой наблюдавшему за «уроком». — А теперь я хочу ку-у-шать, ку-у-шать, — протянул он нараспев, как капризный ребенок. — Я еще не фриштыкал [3] Закусывать до обеда, завтракать. — Прим. ред. . Каково, а? Едемте к Иберкампфу поесть.

— А не лучше ли к Гантоверу? — проговорил Николай Андреевич.

Лавишев комично поклонился.

— Благодарю! Я еще не хочу умирать с голоду. Что мы найдем у твоего Гантовера? Нет, к Иберкампфу, и никаких. У вас есть запасное платье? — внезапно обратился он к Кисельникову. — Впрочем, если и есть, то сшито по провинциальной моде; следовательно, не годится. Мы с вами почти одного роста. Не побрезгуйте, наденьте мое. Вам пойдет красный фрак; я его только один раз надевал. Заметьте, у меня правило: никогда не надевать дважды одного и того же костюма. Согласны? Григорий, Григорий! — крикнул Лавишев, дергая в то же время шнурок звонка. Лакей вбежал как ошалелый. — Проведи их милость в мой кабинет и помоги одеться, — приказал хозяин. — Возьми мой красный фрак, лосины, ботфорты… Одним словом, третьего дня я надевал. Маленький парик достань для них… Знаешь, что из Парижа прислан. Букли, смотри, вели завить потуже. Ну, иди! Александр Васильевич, он вас живо оденет. А мы пока, Коля, пойдем посмотреть моего нового «араба». Я тебе скажу, не лошадь, а огонь. Да вот сам увидишь.

Кисельняков пошел вслед за лакеем, а Свияжский и хозяин отправились смотреть нового «араба».

— Издалече изволили приехать, ваша милость? — спросил лакей, помогая Александру Васильевичу одеваться.

— Из-под Елизаветграда.

— Не слыхал о таком месте; должно, далече. Позвольте, ваша милость, я вам кружавчики оправлю. А, небось, хорошо теперь там-то, в ваших местах: цветы и всякое произрастание. Не то, что здесь. У нас жизнь столичная.

— А что же, хотел бы ты в деревню?

— Ну, этого не скажу. Потому там что же? Хлеб, квас да маята. Здесь мы и сыты, и прочее… Дозвольте камзольчик застегну. А паричок как раз по вас. Очень, доложу вам, фрак этот идет вашей милости и сидит без морщинки. Косица прямо ль лежит? Так, совсем все как следует.