Николай Алексеев-Кунгурцев - Игра судьбы

— Кто-то идет! — сказал она, вырываясь.

На боковой тропинке действительно раздались шаги. Показался чуть ли не бежавший лакей.

— Не видали ль барыни? Их превосходительство ждут, потому из Питера прибыли с важным гостем.

А Надежда Кирилловна сидела, притаясь в беседке, вся клокоча от злобного волнения и боясь дышать, чтобы не выдать своего присутствия.

Лакей убежал, ушли и влюбленные. Только тогда Свияжская покинула свое убежище. И тогда же поклялась в душе, что лучше умрет, чем увидит счастье Ольги с ним.

Вспомнилась эта сцена Надежде Кирилловне, и даже дух заняло у нее от озлобления.

— Я вам покажу, голубки!.. — прошептала она сквозь стиснутые зубы.

А мысли вились:

«Попробовать бороться? Смять эту девочку? Самое лучшее было бы удалить ее от него. Выдать, например, замуж. Вот хотя бы за князя Дудышкина. Небось, Олька была бы рада…»

И она невольно усмехнулась, представив себе противную фигуру князя рядом с эфирной, небесной Ольгой.

«Дудышкин! Дудышкин! Вот ей действительно пара! А князь имеет виды на нее. Развратник, скверненький человек, вероятно, в долгах. Это будет отлично! Господи, как я ненавижу Ольгу!.. Этот брак ее будет моей местью. Надо уломать Андрея, намекнуть Дудышкину, что он не получит отказа. Мне давно хотелось этого брака Ольги с князем. Во всяком случае она должна, должна удалиться из нашего дома. Она мне во всем помеха. Евгений Дмитриевич, верно, быстро охладеет к ней после ее замужества, а в том, что она с ним не станет водить амуров, и сомневаться нельзя: хоть и не будет любить мужа, а изменять не станет, знаю я ее характер. Быть может, тогда Назарьев… Э, что далеко загадывать! Интересно знать, придет он сегодня? Ольги и Николая нет дома, муж занят у себя… Может быть, и поговорили бы по душам».

При мысли о Назарьеве словно теплом повеяло Надежде Кирилловне. Она прошлась по комнате, потом опустилась в кресло.

«Напротив сел бы он. Стали бы говорить. Неужели Ольга так-таки его всего и захватила? Неужели уж так-таки он на меня и внимания не обратит?»

Ей страстно захотелось увидеть лицо молодого офицера, услышать его голос.

«Господи! Хоть бы пришел! Как я была бы рада, рада!.. Фу! Я волнуюсь, как пятнадцатилетняя девчонка».

И вдруг Свияжская насторожилась: раздался звонок, которым гайдук, исполнявший роль швейцара, давал знать о прибытии гостя.

«Бог мой! Неужели он? — мелькнуло в голове у Надежды Кирилловны, и она вся замерла в напряженном ожидании, причем была почему-то почти уверена, что приехал Назарьев. — Сейчас он войдет. Милый, хороший!..»

Лакей бесшумно отворил дверь и доложил:

— Его сиятельство князь Дудышкин.

Во второй половине сентября 1768 года и в первых числах октября при дворе и в высших кругах петербургского общества царило странное, никогда прежде не бывавшее настроение. Точно все чего-то ждали и знали об ожидаемом, но хранили про себя это знание тайны. При иностранцах иногда даже у людей говорливых вдруг язык немел, и очи смущенно опускались долу: видно, говоривший сам себя ловил, что сболтнул лишнее и чуть не коснулся секретнейшего прожекта, задуманного императрицей.

Часто среди царедворцев слышались вздохи: «Ах, что-то еще будет!». Часто также один сановник, встретившись с другим, таинственно спрашивал:

— Но скажите по совести: неужели и в самом деле решено?

— Решено, — отвечал тот шепотком.

— Ска-а-жите! Мне сказывали, что уже и этот англичанин приехал.

— Как же… Давно!

— Да, дела. Как-то все это пройдет?

— Не говорите!

И сановники смотрели друг на друга боязливо и печально.

Причина волнения крылась в том, что ходил упорный слух о намерении императрицы привить себе оспу. Для нас прививка оспы кажется только благодетельной и совершенно безопасной; не так думали люди XVIII столетия: в то время вопрос о прививке оспы был очень спорным и имел как убежденных сторонников, так и ярых врагов, причем последних было больше. К числу защитников оспопрививания принадлежала Екатерина II, в числе ее противников имелись такие люди, как, например, король Фридрих Великий. Оспа в описываемую эпоху составляла бич населения Европы, а России в особенности. Императрица верила в спасительность прививки, и, чтобы положить конец недоверию масс к оспопрививанию, решила, для примера другим, сама подвергнуться этой, в глазах многих весьма рискованной операции.

Свою решимость на это государыня поясняет в письме к Фридриху II:

«С детства меня приучали к ужасу перед оспой, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас. В каждом ничтожном болезненном припадке я уже видела оспу. Весной прошлого года, когда эта болезнь свирепствовала здесь, я бегала из дома в дом, целых пять месяцев отсутствовала в городе, не желая подвергать опасности ни сына, ни себя. Я была так поражена гнусностью подобного положения, что считала слабостью не выйти из него. Мне советовали привить оспу сыну. Я отвечала, что было бы позорно не начать с себя самой: ну как ввести оспопрививание, не подавши примера? Я стала изучать предмет, решившись избрать сторону, наименее опасную. Оставаться всю жизнь в действительной опасности с тысячами людей или предпочесть меньшую опасность, очень непродолжительную, и спасти множество народа. Я думала, что, избирая последнее, я избрала самое верное».