Даниил Мордовцев - Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

– Не спрашивай меня об этом, друг мой, – отвечал Иосиф. – Истину сказать тебе не пришло время; а сказать неправду я не могу.

В это время прибежали Манассия и Ефраим. Лицо первого мальчика казалось необыкновенно серьезным.

– Отец! – обратился он к Иосифу. – Что значит слово «жиденок»?.. Хорошее оно или нехорошее?

– Оно такое же, как и слово «египтянин», – отвечал Иосиф, погладив голову мальчика. – А зачем ты это спрашиваешь?

– Меня назвал жиденком Усурта, сын Путифара.

По лицу Иосифа прошла тень, но он молчал.

– Усурта бранил меня, – продолжал мальчик, – и назвал «жиденком», а про тебя сказал, что ты был рабом его отца, что он купил тебя на рынке, как барана, а потом за воровство посадил тебя в темницу.

– Как! Он смел это сказать! – всплеснула руками Асенефа, и щеки ее покрылись краской негодования. – Друга и отца фараона, великого адона, псомпфомфаниха земли египетской назвать вором! О боги! Да его мало отдать на съедение крокодилам! Залить растопленной медью его глотку! Засыпать песками пустыни!

В ней заговорила африканская кровь, пламенная, как африканское солнце, как дыхание хамсина.

– Успокойся, друг мой, – сказал Иосиф медленно и тихо, – разве можно обращать слова ребенка в слова оскорбления? Дети повздорили, вот и все.

– Но Усурта, значит, слышал от старших оскорбительные для тебя слова, – волновалась Асенефа.

– Да, от старших, мы все заимствуем у старших, и хорошее и дурное; но я уверен, что Усурта слышал дурные слова не от отца, а от матери.

– Так накажи ее! – настаивала оскорбленная египтянка.

– Друг мой! – сказал многознаменательно Иосиф. – Я пощадил эту жалкую женщину, когда был ее рабом; так ужели теперь, когда я могу уничтожить и ее, и ее мужа, я унижусь до мщения? Помни, друг мой: чем выше поставлен человек, тем он должен быть великодушнее; оскорбление обидно только для слабого, беззащитного… Если я, будучи ее рабом, этой жалкой женщины, если я тогда подарил ей жизнь, спас от неминуемой смерти…

– Ты пощадил жизнь этой Снат-Гатор! – в изумлении остановилась Асенефа. – Пощадил жизнь, будучи ее рабом?

– Да, пощадил, друг мой.

– Но как? – все в большее и большее изумление приходила Асенефа. – Ты мне этого никогда не говорил.

– И не скажу… Человек, выдавший тайну другого, даже злейшего врага своего – а Снат-Гатор была злейшим врагом моим, – такой человек недостоин названия человека, – с глубоким убеждением говорил Иосиф. – Доверенная тайна должна быть священна.

– Так она, эта противная Снат-Гатор, доверила тебе свою тайну? – с внезапно проснувшейся ревностью спросила Асенефа, мгновенно бледнея.

– Да… доверила… невольно… в порыве, – уклончиво отвечал Иосиф.

– Какую же? Какую тайну можно доверить рабу? – продолжала спрашивать ревнивая египтянка, открывшая сегодня за мужем уже вторую тайну.

– Она не доверила ее, а против своей воли, вопреки своему рассудку… обнаружила, – нехотя отвечал Иосиф.

– И ты мне ее не скажешь? – настаивала Асенефа.

– Прошу тебя, друг мой, не спрашивай: чего ты хочешь, недостойно тебя; уважить твою просьбу было бы недостойно меня, – с твердостью проговорил Иосиф.

Заметив потом, что Манассия глядит на него вопросительно, он погладил кудрявую головку мальчика и сказал:

– Иди играй себе, мой мальчик.

– Но я не буду больше играть с Усуртой, – сказал Манассия.

– Отчего же? Играй с ним.

– Нет, я его побью и скажу ему, что жиденок и египтянин – одно и то же, а мать его жалкая женщина, – решил мальчик.

– Нет, мой Манассия, ты не говори этого, – остановил было его отец.

– Да ведь ты сам сказал, что Снат-Гатор – жалкая женщина и что всегда надо говорить правду, – оправдывался Манассия.

– Да, я это говорил, – согласился Иосиф, – но я же говорил, что не надо никого обижать.

– А разве говорить правду значит обижать? – допрашивал упрямый ребенок.

– Да, когда правды не хотят знать.

– Так Усурта и его мать не хотят знать правды?

В это время у входа показался старый египтянин со свертком папируса в одной руке и с ключами в другой. Это был смотритель дворца Иосифова и хранитель его житниц.

– Ты что, добрый Рамес? – спросил Иосиф.

– Господин приказал отпустить пшеницы ханаанеянам; всех десять ослов повелит господин навьючить пшеницей или только девять, а десятого оставить? – спросил пришедший.

– Вели навьючить всех ослов, – отвечал Иосиф. – Я иду сейчас с тобой.

И Иосиф оставил Асенефу с детьми. Пройдя в соседний покой, он остановил своего старого домоправителя, положив ему руку на плечо.