Даниил Мордовцев - Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

– Ее непременно убили из ревности, – говорила старая египтянка, качая головой как бы в знак укоризны по адресу ревнивых.

– Да, наша сестра не любит делиться лакомым куском, – соглашалась младшая, с ребенком на плече.

– Кто любит! А все же приходится делиться.

– Но вот с этой, с чужеземкой, не поделились.

– Ох, дела, дела! И у самого фараона не могут поделиться.

– Что ж, и поделом – не отбивай.

– Да кто тебе сказал, что она кого отбивала? Знаешь мужчин – иного не хотела бы, так сам вяжется, пристает. Может, и с ней так было.

– А как царевна-то плачет! Так и разрывается.

– Да, молоденькая еще – не зачерствела.

– Ну, не говори: вон как старуха убивается.

– Да та ее, говорят, на руках выносила, как вон и ты своего. Что ж! Боги и у нас, старых, не отнимают сердца, и мы умеем любить.

Между тем шедшие за телом Лаодики Пилока и Инини несколько иначе объясняли смерть несчастной дочери Приама.

– Это дело рук Абаны, – говорил Пилока, – не хотел, чтоб красавица досталась другому.

– Но как он мог проникнуть в женский дом? – возражает Инини.

– Да он, конечно, не сам ее зарезал, а подкупил убийцу.

– Да, с него станется: такое грубое и высокомерное животное, – согласился Инини. – А как жаль! Такое прелестное существо, и боги не пощадили.

– Как не жаль! Вон и царевна Снат как плачет!

– А Пентаур? Тот, говорят, разъярен, как лев, на неизвестного убийцу.

– Но чей меч, которым ее зарезали? Говорят – дорогой меч.

– Да, вероятно, все того же Абаны.

– Но неужели же боги до того ослепили его, что он отдал убийце свой меч? Ведь по этому мечу непременно доберутся до него.

– Конечно, боги всегда ослепляют тех, кого хотят погубить. Так мы с тобой и льва ослепили в Долине газелей, а потом убили его.

– Да, правда. Но мы еще не ослепили другого льва.

– Ослепим, хотя для этого другого мало двух стрел.

– О, не беспокойся, мой друг: наш главный охотник говорит, что в нашей облаве на льва примут участие почти все Фивы – главные советники и казнохранители.

– А святые отцы?

– Конечно, это опытные псари и ловкие стрельцы, хотя и стреляют не стрелами ядовитыми, а словами.

За внутренними пилонами храма Озириса носилки с телом Лаодики были поставлены на землю.

Прощанье с невинной жертвой ревности было так же трогательно, как и прощанье с Нофрурой; но только старая Херсе и Адирома, видевшие когда-то Лаодику в другой среде, среди иных людей, могли чувствовать всю трагичность этого последнего прощания, последнего целования.

Скоро бездыханное тело несчастной дочери Приама скрылось за глухой дверью очистительной каморы.

Над Фивами стояла ясная лунная ночь. Полный месяц обливал молочным светом всю громаду колоссальных храмов и дворцов царственного города фараонов, которые бросали от себя короткие, совершенно черные тени. Особенно фантастичны были тени, которые ложились у подножия колоссов Аменхотепа.

Тихо катившиеся струи Нила отражали в себе длинную полосу растопленного серебра, а прибрежные гигантские тростники, казалось, о чем-то шептались, словно рассказывая друг другу о том, что означал доносившийся по временам с далекой отмели тихий плач крокодила, точно плач ребенка.

В эту позднюю пору, когда все Фивы погружены были в сон, к дому старого Пенхи приблизилась небольшая группа людей, на медных шлемах которых и на остриях копий отражался свет месяца. Люди эти приблизились к дому тихо, словно крадучись, и окружили его со всех сторон.

Скоро в ворота кто-то громко постучал, и на стук раздался хриплый лай старой собаки Шази, любимицы маленькой Хену. Спустя некоторое время стук повторился сильнее.

– Кто там стучит в часы сна и покоя? – послышался голос старой рабыни, Атор.

– Именем его святейшества фараона отоприте! – раздался повелительный возглас, в котором можно было узнать голос Монтуемтауи.

– А кто смеет говорить именем его святейшества? – отозвалась мужественная Атор, стараясь заставить умолкнуть лаявшую неистово собаку.

– Я, Монтуемтауи, хранитель казны фараона и председатель верховного судилища, – был ответ.

Старая Атор не откликалась больше, и только собака продолжала лаять и скрестись в ворота.

Стук и лай собаки подняли на ноги весь дом. Слышались голоса рабынь, стук отворявшихся и затворявшихся дверей. В одном окошке дома показался огонь.

– Отоприте! Или ответите перед лицом закона за сопротивление воле фараона! – снова повторил свое требование Монтуемтауи.