Даниил Мордовцев - Вельможная панна. Т. 1

Последний хан, Шагин-Гирей, слышал этот плач в ночной тиши… Теперь не слышит и не услышит больше…

Ее живому воображению рисовались картины прошлого этой волшебной, недавно еще почти сказочной страны… Опять эти ханы, опять их кровавые тени… Журчание фонтанов – это слезы невольников и невольниц… Вон откуда эта вода фонтанов. Из слез!

Что-то сказочное… Точно из сказок Шахерезады.

И она, бывшая маленькая принцесса в родном дворце своего отца, мечтавшая о каком-нибудь маленьком Гессене или Ганновере, теперь она давно уже повелительница многих обширных царств и этого волшебного мирка… Ей вспомнилось далекое, скромное детство, далекая маленькая родина…

И вот куда ее привела непостижимая звезда ее жизни… Звезда! Нет, не звезда, а вот эта уже пронизанная серебром голова.

– Ля-иль-ля-иль, Алла Мухамед расул Алла!.. Ля-иль-ля-иль Алла!

– Что это? Где я? – встрепенулась на своем ложе императрица.

– Ля-иль-ля-иль Алла, Мухамед расул Алла!

– А! Да это муэззин призывает православных, моих подданных к утренней молитве… Я в Бахчисарае… Уже утро… Пора вставать…

И ночные тени, грезы, все исчезло.

Екатерина встала, спешно набросила на себя легкий капот, и, все еще под влиянием ночных мечтаний, тут же стала набрасывать на бумаге какие-то стихи… Она писала:

Когда потом, при помощи Марьи Саввишны, императрица оделась, чтоб выйти в кабинет, там уже шуршал бумагами Храповицкий, то подвергая «перлюстрации» некоторые письма, подлежавшие этой шпионской операции, то разбирая и рассортировывая остальную почту и доставленные курьером бумаги, для доклада государыне. Полное лицо его было красно, и он часто вытирал выступившие на его высокий, зализанный лоб крупные капли пота цветным фуляром.

– Что, потеешь, Александр Васильевич? – ступая бесшумно по коврам в кабинете, спросила Екатерина Алексеевна с улыбкой.

– Преужасно потею, ваше величество, – быстро отвечал Храповицкий, почтительно кланяясь.

– Еще бы! В Зимнем дворце и в Эрмитаже потеешь, а здесь в ханском дворце, почти под азиатским солнцем, и за спешной работой вспотеешь, – ласково сказала государыня. – Вот и я потею, да ночь была что-то уж очень душная.

– Да, ваше величество, это не Петербурга не Царское, – доложил Храповицкий. – Там, вон пишут, май довольно холоденек.

– Много спешных бумаг?

– Достаточно, ваше величество… Сейчас доложу.

– Не диви, что потеешь.

В «Дневнике» Храповицкого об этом его «потении» упоминается довольно часто. Но императрица, к счастью, не знала, что это «потение» ее секретаря не всегда происходило от «спешной работы».

Бантыш-Каменский так характеризует в своем знаменитом «Словаре» Храповицкого:

«Тучный собою, имел нрав гибкий, вкрадчивый, должен стоять наряду с утонченными придворными: он умел ладить с Вяземским и Безбородко, познакомился с Мамоновым, прежде нежели последний вошел в силу. Был дружен с любимым камердинером государыни Зотовым (знаменитый Знахарь), который передавал ему самые тайные разговоры. Уверяют, будто он при всех своих достоинствах имел одинаковую слабость с бессмертным лириком нашим Ломоносовым, только предавался оной ложась спать, в надежде, что не будет требован во дворец».

А граф Д. Н. Блудов, со слов В. А. Озерова, рассказывает, что когда Екатерина требовала Храповицкого к себе по делам невзначай и не в урочное утреннее время, то Храповицкому приходилось окачиваться холодной водой, чтобы предстать пред монархиней в сколько-нибудь благообразном виде. Он сам с глубокою горестью рассказывал Озерову, что эти неумеренные возлияния Бахусу мешали ему вести «Дневник» более обстоятельно и что через это многие мысли и меткие отзывы императрицы были потеряны для истории. Но зато он удостоился самого лестного отзыва своей государыни.

– Руку свою дам на сожжение, что Храповицкий не берет взяток, – сказала однажды Екатерина Вяземскому, до которого дошли слухи, что теща Державина, госпожа Бастидонова, нечиста на руку.

– Она сама негодница и доходила до кнута, – говорила государыня Храповицкому, – но так оставлена за то только, что была кормилицей великого князя Павла Петровича.

В другой раз, по поводу недобросовестной просьбы какой-то Елмановой, попавшей в руки государыни чрез Державина, Екатерина сказала Храповицкому: