Клод-Проспер де Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

Я рожден совсем не таким, каким кажусь; мне стоило огромного труда извратить свой природный характер. Иногда я сам краснел за свое вызывающее поведение; я злословил со стыдом; я был уже фатом — этого нельзя отрицать, — но фатом без размаха, без полета, таким же, как многие вокруг меня. На первых порах я был очень и очень далек от того совершенства, какого достиг впоследствии.

Без сомнения, быть простым фатом нетрудно; недаром всякий, кто боится впасть в фатовство, должен постоянно следить за собой, и почти никто не свободен от этой слабости. Но далеко не просто обрести тот сорт фатовства, какой был нужен мне: фатовство дерзкое, своевольное, не признающее никаких образцов и потому само достойное стать образцом.

Но как бы ни были велики преимущества фатовства, они заключаются не в нем самом; рядовой, наивный, не имеющий твердых принципов фат никогда не достигнет того, чего достигает фат, умеющий мыслить, занятый всерьез своим искусством, способный быть дерзким без предела, но никогда не опьяняться своими успехами и смотреть на себя трезво. Обыкновенный светский хлыщ с ограниченным умом, который сам верит в то, что хочет внушить другим, никогда не пойдет далеко. Вы не представляете себе, каким тонким умом нужно обладать, чтобы сохранять блестящий и длительный успех на поприще, где у тебя куча соперников и где дамский каприз может вдруг возвысить самого ничтожного из них. Сколько проницательности требуется для того, чтобы уяснить себе характер женщины, которую хочешь атаковать или даже (что куда почетнее и иногда удается) заставить ее первую признаться в любви! Какое тонкое чутье надо иметь, чтобы не ошибиться и выбрать именно то дурачество, которое вернее тронет ее сердце! Какая изворотливость нужна для того, чтобы вести сразу несколько любовных интриг — но вести их так, чтобы публика могла следить за ними всеми одновременно, но чтобы об этом не догадалась ни одна из ваших возлюбленных. Поверьте, без достаточно обширного и гибкого ума вы не сможете каждый раз находить, да еще без видимого напряжения, требуемый в данную минуту тон: быть нежным, когда имеешь дело с тонкой натурой, сладострастным с женщиной чувственной, галантным с кокеткой. Быть страстным, ничего не чувствуя, плакать не страдая, бесноваться не ревнуя — вот роли, которые надо играть, вот чем надо быть. Не говорю уже, какой нужен опыт, чтобы видеть женщину такой, какая она есть, без всяких прикрас, несмотря на ее постоянные усилия не дать сорвать с себя маску. Надо иметь силы не верить ни в наигранную добродетель, которой она от вас защищается, ни в слезы, когда она хочет удержать вас, после того как сдалась.

— Это, поистине, целая наука. Она достойна изумления и даже пугает меня, — сказал я. — Я чувствую, что никогда не снесу такое бремя.

— Безусловно, оно не всякому по плечу, — ответил он. — Но о вас я лучшего мнения, чем вы сами, и не сомневаюсь, что в скором времени вы разделите со мной место на подмостках высшего света. Но продолжим.

Я уже упоминал о том, что необходимо как можно больше говорить о себе. К этому правилу я добавлю еще одно, не менее важное: старайтесь непременно завладеть разговором. Главное — не надо ждать, когда на вас найдет вдохновение и подскажет тему. Чтобы блистать в обществе, надо только хотеть этого.

Нанизывание слов или, лучше сказать, их изобилие вполне заменяет ум. Мне не раз приходилось наблюдать, как люди совсем тупоумные, не умеющие ни думать, ни излагать свои мысли, лишенные наблюдательности и приятного выговора, с апломбом толкуют о вещах, в которых ничего не смыслят, присовокупляя к многословию беззастенчивость, и к тому же лгут на каждом слове — и они-то берут верх над людьми действительно умными, но которые по своей скромности и уважению к правде презирают пустую болтовню и ее жаргон. Итак, запомните, что скромность — злейший враг ума и таланта; обдумывая свои мысли, вы теряете время; чтобы убедить, нужно прежде всего ошеломить.

— Мне, действительно, случалось встречать людей вроде тех, что вы описываете, — заметил я, — но они никому не нравились; более того, им открыто выражали презрение, их находили невыносимыми.

— Скажите лучше, что их порицали, что над ними, может статься, даже смеялись. Но не говорите, что они не нравились. Опыт говорит об обратном. В этом и состоит преимущество светских дурачеств: они нравятся даже тем, кто порицает их.

В наш век среди множества светских причуд самая главная — тяга ко всему эффектному и ошеломляющему, особенно у женщин. Они, например, считают истинной только ту любовь, которая налетает как шквал. Привязанности, порожденные долгим общением и привычкой, кажутся им чем-то обыденным и мало интересным. Постепенное узнавание и сближение не затрагивает их чувств достаточно глубоко. Чтобы влюбиться по-настоящему, они должны не знать, что именно их привлекло. Они усвоили из книг, что всякая сильная любовь начинается с потрясения всего нашего существа; эта идея укоренилась в них так давно, что вряд ли они когда-нибудь от нее откажутся. А между тем, ничто не вызывает в них это восхитительное смятение чувств так легко, как наша бездумная самовлюбленность, побуждающая нас идти напролом, придающая новое могущество нашим чарам и заглаживающая все наши изъяны. Женщина удивлена, восхищена, потрясена, не хочет ни о чем думать, ибо мы слишком очаровательны, и ей нельзя терять время на размышления. Если она и пожелает оказать сопротивление, то единственно для того, чтобы еще раз убедиться, насколько оно напрасно и насколько бессмысленно противиться такой огромной, небывалой, ошеломляющей силе. В самом деле, подобное наваждение — лучший предлог для того, чтобы быстро сдаться, пока не развеялось волшебство: ведь нет мужчины, который не предпочел бы сразу одержать лестную победу, вместо того, чтобы постепенно добиваться любви и признания.