Жест в сторону моей комнаты убеждает меня в том, что они говорят обо мне, а телеграмма, возможно, была той самой бумагой, которую принесли за обедом в Пирее у госпожи Смирнео.
Утром я просыпаюсь от шума — дом гудит, как потревоженный улей. На гумне, где сложены мешки, по которым вчера гуляли дубинки слуг Петроса, в густой пыли копошатся работники.
На середине комнаты стоит нечто вроде бильярдного стола: очень частая сетка, натянутая на основание с четырьмя ножками. Сюда ссыпают лопатами порошкообразный гашиш.
Большая простыня прикрывает ножки стола, не позволяя просыпанному порошку рассеиваться в воздухе.
Женщины, спрятавшие волосы под платок, равномерно распределяют порошок и просеивают его. Мужчины забирают его затем большими лопатами и насыпают в гигантский железный чан, чтобы сделать смесь однородной.
Госпожа Петрос лихорадочно шьет на машинке мешочки из белого полотна, и одна из женщин проставляет на них с помощью резиновой подушечки клеймо в виде слона. Затем она передает мешочки другой работнице, которая наполняет, тщательно взвешивает и завязывает их.
Наконец мешочки, равномерно уложенные между стальными дисками, попадают под большой пресс. Когда они скапливаются в достаточном количестве, мускулистый мужчина в безрукавке поворачивает винт, и мешки медленно сплющиваются, превращаясь в твердые, как воск, лепешки размером тридцать на пятнадцать сантиметров и толщиной всего в четыре сантиметра. В таком виде гашиш вывозится на экспорт, и слон, красующийся на каждом пакете, является фабричной маркой.
Петрос время от времени помогает вместе с высоким мужчиной вращать пресс. Я не вижу лица его напарника, так как он накинул на голову полотенце с отверстиями для глаз. Глаза кажутся мне знакомыми… Ну да, конечно, это не кто иной, как мой кюре Папаманоли. Он снимает маску со смехом, и передо мной предстает длинная борода и знакомый пучок волос. Он надел капюшон, чтобы уберечь свою пышную растительность от пыли. Вполне естественно, что он решил помочь родственникам.
Мало-помалу гашиш приводит работников и работниц в возбуждение, и они принимаются распевать во все горло, шутить и приставать друг к другу с криками и беспричинным хохотом.
Я тоже невольно заражаюсь всеобщим весельем. Даже маленькая дурнушка из Триполи теряет свою серьезность и ведет себя вольно… К счастью, работа подходит к концу, иначе не знаю, чем бы все это обернулось.
На дворе мастер запаивает оцинкованные ящики, куда будут сложены пластины гашиша.
Пока кипит работа, служанки в нарядных платьях накрывают на стол в тени высокого орешника перед гумном. Все — и хозяева, и слуги — усаживаются за длинным столом и едят вместе, как в добрые старые времена. Жареный барашек, дичь, форель — поистине пантагрюэлевский пир, сродни тем, что закатывали когда-то средневековые феодалы. Такое возможно теперь лишь в сельской местности с благодатным климатом. Впрочем, никто не выходит здесь за рамки приличий, ибо эти горцы, живущие на лоне природы, сохранили естественное чувство стыдливости.
В заключение я удовлетворю любопытство тех, кто хочет знать все о приготовлении и хранении гашиша.
Поля, где растет конопля, тщательно пропалывают, удаляя все мужские растения, чтобы женские не могли больше плодоносить. Таким образом, на листьях скапливается больше клейкой массы. Выделения становятся еще более обильными, когда подрезают верхушку отросшего растения. Как только первые, нижние листья начинают желтеть, их осторожно срезают, стараясь не испачкать в песке или земле, высушивают в тени и складывают в ригу. Некоторые из производителей сохраняют только листья, ибо стебли нигде не используются. В самые трескучие зимние морозы, когда восковидная масса, выделяемая листьями, становится хрупкой, как смола, высушенные растения размельчают, растирая их между двумя кусками парусины. Таким образом получают порошок, являющийся смесью измельченных листьев и смолы — действенного компонента гашиша. Она придает порошку свойство спрессовываться при давлении и размягчаться под воздействием тепла.
Гашиш — основная культура, производимая всеми здешними фермами. У каждой из них — своя собственная марка, свой особый сорт, как и у виноделов; здесь выдаются урожайные и неурожайные годы.
Восемь ящиков, в которых хранится все мое состояние, запаяны, заколочены гвоздями и ждут отъезда.
После легкого ужина (утренняя трапеза была более чем обильной) я возвращаюсь в свою комнату, чтобы после долгих трудов вкусить заслуженный отдых. Но вскоре меня начинает мучить сильная жажда, и я спускаюсь в столовую за кувшином воды.
Читать дальше