Дональд Бартельми - Мертвый отец

Ваш меч, сударь.

Мой меч?

Сдай свой меч. Муштабель свой.

Ты настроен карающе, сказал Мертвый Отец. Опять. Люди смотрят. Джули и Эмма смотрят.

Меч, сказал Томас.

Ты просишь меня отказаться от меча?

Прошу.

Тогда я стану обезмечен. Подумай, что это значит.

Подумал. Долго и прилежно.

Должно ли?

Должно.

Мертвый Отец обезножил свой меч и вперился в него.

Старина Поток-Мук! Соратник прекраснейших моих часов!

Он вперился в Томаса.

Томас протянувши руку.

Меч он сдал.

Мертвый Отец ковыляя дальше, на конце своего троса. Его длинные златые одеянья. Его длинные седые власы по плечо. Его широкое и благородное чело.

До ужаса тих, сказала Джули.

Кроток, как почтарь, согласился Томас, он старается быть хорошим.

Ему труднее, чем тебе иль мне, он к такому не привык.

Я никогда не был хорош, пока не достиг совершеннолетия, сказал Томас. И даже тогда...

Я вот никогда себе таким миленькую головку не забивала, сказала Джули. Иногда я поступала правильно, а иногда неправильно. В трудных случаях зажмуривалась и прыгала. Ого-го сколько прыжков.

Однако же в те мгновенья, с какими связаны чувства...

Я иду поперек им, сказала она. Моим чувствам. Метод предельной надежности, усвоенный от кармелиток.

Я иду за своими чувствами, сказал Томас, когда могу их отыскать.

Он очень молчалив.

Даже не пикнет вот уж сколько миль.

Быть может, смекнул?

Выше нос, сказал Томас, и реши, что нет. Это существенно.

Гримаска у Джули.

Жгучее клеймо мирского зла. Кто это сказал? Оставлено им здесь, мне кажется, это клеймо мирского зла [39].

Тут меня запирает, если я и знал когда-то, сказал Томас.

Джули откусила от жвачки бханга.

И люди, сказал Томас. Там некая возможность смуты.

Чепуха. Людям будет сообразно возмещено красными, синими и серебряными прядями, что мы вплели в серую тушь их жизней. За людей не беспокойся. Они же всего-навсего люди — трактор проделал бы это не хуже.

Пострадала бы композиция, сказал Томас. Подумай только: Вон там — девятнадцать, Матерые Старики, тянут за трос. Линия самого троса, тугая, угловая, бегущая оттель досель. Наконец, влекомый объект: Отец, в его величье. Его грандиозности. Трактор был бы tres insipide [40].

Жеванье бханга (уклончиво).

Еще не достигши совершеннолетия, спросил Томас, чем ты занималась?

Кознями, в основном. Строила козни день и ночь, к достиженью целей. Однажды утром я проснулась сердитой и осталась сердитой на много лет — таково было мое отрочество. Злость и козни. Как выбраться наружу. Как заполучить Люшеса. Как заполучить Марка. Как увернуться от Фреда. Как захватить власть. Такое вот. И очень много ухода-за-телом. Оно было юно. Оно было прекрасно. Оно заслуживало ухода.

Есть прекрасно, сказал Томас. Оно и есть прекрасно, возлюбленная.

Спасибо, сказала она. Мужчин было много, я не отрицаю, то были мотыльки на пламя. Я пыталась их любить. Чертовски трудно. У себя в высоком окне я держала гарпунную пушку. Вела их, пока они двигались по улице, в своем смехотворном достоинстве. Никогда не стреляла, хотя могла бы, пушка действовала. Хватало и того, что они у меня на прицеле. Палец мой на спуске, всегда готов нажать, но никогда не вполне. Напряженье изысканнейшего сорта.

Я думал, это обжедар [41], сказал Томас.

Джули улыбнулась.

Часто, когда я была юна, о прошлом годе, я выходила к воде. Та говорила мне обо мне. Ко мне приходили образы — от воды. Картинки. Привольные зеленые лужайки. Огромный дом с колоннами, но лужайки так привольны, что дом видится лишь смутно — оттуда, где мы стоим. На мне длинная юбка до земли, в обществе прочих. Я остроумна. Они смеются. Кроме того, я умна. Они размышляют. Жесты бесконечного изящества. Они ценят. Финала ради я спасаю жизнь. Прыгаю в воду, вся одетая, и, схвативши тонущего за волосы или используя перехват через грудь, выволакиваю глупенького ублюдка на берег. Приходится разок двинуть ему в грызло, чтобы прекратить его дикие панические биенья. Вытаскиваю его на старый трухлявый причал и там, он навзничь, я неистовствуя, применяю искусственное дыхание. Шаг назад, говорю я толпе, шаг назад. Глаза ошалелого существа открыты — нет, опять закрываются — нет, опять открыты. Кто-то набрасывает одеяло на мои влажные, блестящие белым, невероятно прекрасные плечи. Я выхватываю гармонику и выдаю им два быстрых припева «Рэгтайма красного черта» [42]. Овация, все встают. Торжество совершенно.

Ты упустила Альберта Швайцера [43], сказал Томас.