Евгений Чириков - Отчий дом

Тут Павел Николаевич терял всякое терпение и кричал раздраженно:

— Архимед сказал: дайте мне точку опоры, и я переверну мир! Но такой точки не оказалось. А вы даже не Архимеды. Ваша воображаемая точка опоры — просто бред навязчивых идей. Уж если ругаться гоголевскими героями, так, ей-богу вы напоминаете то Манилова, то Хлестакова!

Спор обрывается. Павел Николаевич, сильно хлопнув дверью, решительно покидает поле брани, что заставляет младших братьев остаться в уверенности, что они победили.

В начале годов прошлого столетия на одной из обычных весенних выставок в Петербурге появилась картина малоизвестного тогда художника, перед которой густо толпилась публика, особенно же учащаяся молодежь. Молодежь стояла пред этим полотном, как стоят верующие перед чудотворной иконой. Что-то властно притягивало к этой картине публику и заставляло по многу раз возвращаться к ней, хотя на выставке было немало всяких шедевров живописи, подписанных знаменитыми именами. И название этой картины было самое шаблонное — «В сумерках», и содержание ее на первый взгляд совсем неоригинальное: неоглядная русская степь; распутье дорог, плакучая береза и под ней — могила; около могилы в глубоком раздумье сидит путник с измученным, страдальческим выражением глаз; тяжелый взгляд путника устремлен в даль, куда бегут расходящиеся здесь направо и налево дороги. Можно догадаться, что путник не знает, по которой из двух дорог идти далее; солнце уже закатилось, в потемневших небесах растянулась, как разлившаяся лужа крови, умирающая заря; а из-под горизонта уже выползает тьма, в которой пропадают все дороги.

Вот и все!..

Если что и поражало в этой картине, так это странно беспокоющее настроение в небесах и путник. Странный и загадочный человек! Лорнируя картину, выставочные дамы вели такие разговоры:

— Кто же это сидит на могиле? Удивительно знакомое лицо…

— Конечно, Христос!

— Вы думаете?

— Конечно!

— Нет. Скорее — дьявол…

— Не то монах, не то разбойник…

Только посвященные в тайну художники знали, что картина эта символического содержания: путник изображает революционера на могиле убитого царя; заря не заря, а пролитая кровь, вопиющая к небесам. Впереди ночь над русской землей, и не знает путник, по какой из дорог, скрывающихся во тьме сомнений, идти ему.

Когда тайну разболтали жены посвященных в нее художников, многие стали узнавать в путнике одного из казненных цареубийц. Публика повалила на выставку валом, и скоро картина исчезла.

Эта картина не бог весть какого художественного достоинства как нельзя лучше схватывала растерянность общества, интеллигенции и революционеров в первые годы после убийства Александра II. Свершенное цареубийство, которого так настойчиво и упорно добивались революционеры в течение почти пятнадцати лет не без тайного сочувствия, а иногда и содействия так называемого передового общества в лице многих его представителей, — действительно оказалось распутьем для русской мысли и чувства…

Ну вот и убили наконец! Добились того, что было начато Каракозовым [57] 4 апреля 1866 г. в Александра II стрелял член кружка Н. А. Ишутина Д. В. Каракозов. 25 мая 1867 г. в Париже в Александра выстрелил польский эмигрант Антон Березовский, но промахнулся; 2 апреля 1879 г. в Петербурге в царя стрелял А. К. Соловьев; 19 ноября 1879 г. была предпринята попытка взрыва императорского поезда под Москвой; 5 февраля 1880 г. С. Халтурин организовал взрыв в Зимнем дворце. Александр II скончался в результате покушения, совершенного в Петербурге 1 марта 1881 г. членами «Народной воли». еще в 1866 году. Что же дальше? Что народ и передовое общество получили за пролитую кровь венценосного мученика, к которому когда-то сам Герцен обратился с повинным возгласом «Ты победил, Галилеянин!»? [58] По легенде, так звучал обращенный к Христу возглас смертельно раненного в сражении с персами римского императора Юлиана Отступника (331–363), который, отказавшись от принятого ранее в качестве государственной религии христианства (презрительно называл его «галилейством» — по названию провинции Галилея, откуда происходил Иисус), предпринял попытку вернуться к традиционному римскому многобожию. Этими словами А. И. Герцен закончил свой панегирик Александру II «Через три года» ( Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 13. С. 197; впервые — Колокол. 1858. № 9).

В то время как передовое общество взвешивало цену крови на своих политических весах, перед революционно настроенной молодежью снова встал уже решенный когда-то вопрос: допустимо ли убийство с политическими целями? Ведь хотя «народники» и называли себя атеистами, но весь жертвенный жар своих душ они целиком унаследовали из основ Христовой морали.