Алексей Толстой - Окрылённые временем

Следователь . Вы утверждаете, что до того момента, когда вы с утюгом преследовали Жигалева, у вас не было мысли о пожаре?

Буженинов . Может быть, я и говорил раньше «Хорошо бы этот городишко сжечь», – наверно, говорил...

Следователь . Значит, и раньше ваши мысли вертелись около пожара?

Буженинов . Я очень страдал от внутренного разлада, то есть разлада между собой и обстановкой, куда попал. Мои навыки были только одни – война. Я мыслил, как боец: негодное – смести. Но после разговора с товарищем Хотяинцевым я успокоился. Начал работать, стремился подавить себя. Это мне удалось. Если бы тогда сказали:

«Перестань существовать, так нужно обществу, революции, будущему», – я бы не дрогнул... Но меня поймали на удочку.

Следователь . Яснее.

Буженинов . Можно подавить в себе страх смерти, честолюбие, жажду жить... Животное благополучие.. Все, что хотите.. Воля верховодит надо всем. . Я доказал это моею жизнью, товарищ следователь. Но сколько бы я ни хотел – сердце мое будет биться так, как само хочет. .

Жизнь моего тела, вся до последних тайн, не подвластна мне... Когда мне вырывают сердце с жилами – все летит к черту.. Вы спрашиваете: на какой я попался крючок?.

Любовь... На то, что мне не подвластно. Взбунтовались во мне соки жизни. Не знаю уж, какие там железы, какие токсины отравили мой мозг... Может быть, и так... Не знаю, я не физиолог... От меня отдирали с кровью, с мясом женщину, которую я любил; я даже не сознавал, как хотел ее. Начался бунт, я уже не управлял собой. Я ударил камнем Утевкина и почувствовал облегчение. Не знаю, правду ли пишут поэты про любовь, – того я не испытывал. Я горел три года в гражданской войне... Я горел и мучился два года в институте – видел во сне голубые города... Может быть, это была тоже любовь... не знаю.. Но когда камень вонзился Утевкину в висок – мне на минуту стало легко...

Если это – любовь, это – от любви, тогда будь она проклята.

Простите, товарищ следователь, вы все хотите допытаться, откуда у меня в кармане очутились спички.. Так вот, когда я увидел то, что происходило в комнате у Надежды Ивановны, – не знаю, как вам рассказать: в глазах у меня все заплясало, в глазах стало красно. . И когда я с утюгом бежал за Сашкой, за осквернителем, и услышал, как дребезжат спички, этот красный свет превратился в мысль –

сжечь все, сию минуту.. Ах да, вы все про спички.. Черт их знает, откуда они завелись. . Должно быть, на дороге поднял. . Когда Утевкин упал, рука отлетела, и в руке была коробка спичек. Я схватил. Зачем? Зажег спичку и смотрел ему в лицо, долго смотрел, пока не обгорели пальцы...

Следователь . Итак, вы утверждаете, что подняли спички на дороге с целью осветить лицо убитого вами

Утевкина, – показание весьма существенное, – и что заранее обдуманного намерения поджечь город у вас не было?

Так?

Буженинов . Видите ли, товарищ следователь, все это частности. Теперь я думаю, что так или иначе – катастрофы было не избежать. Не Утевкин – так другой... Не пожар –

так что-нибудь другое.. Судите по существу, судите меня, а не какие-то там случайные поступки.

Следователь . Это вы будете говорить на суде. Теперь я прошу рассказать, что произошло с того момента, как вы выбежали из дома, держа в руке вот этот утюжок. .

НОЧЬ С ТРЕТЬЕГО НА ЧЕТВЕРТОЕ ИЮЛЯ

Рассказ Буженинова запутан и противоречив. Беспомощны его попытки обосновать свое поведение. Здесь все нелогично. Он выбегает из ворот, размахивая утюжком, и уже через тридцать шагов не думает больше об осквернителе. Он во власти нового, огромного желания. Страсть в нем набегает волнами, покрывающими одна другую, все плотины прорваны, – теперь все возможно. Это начинается от мысли о спичках.

Буженинов останавливается с разбегу. Он даже завертелся в пыли на дороге и, насколько можно было разглядеть при неясном освещении, широко оскалился.

Луна в это время закатывалась в конце переулка. Желтоватый, над самой землей, свет ее падал на Сашку Жигалева, стоявшего на перекрестке, шагах в тридцати от дома.

Тогда мысли Буженинова снова вернулись к осквернителю, и он стал подходить к нему, но уже не с гневом, а скорее с каким-то диким любопытством.

Сашка был очень зол и, когда увидел у Буженинова утюжок, решил расправиться без пощады. Он первый кинулся на Буженинова, свернул ему руку, вырвав и швырнув в сторону утюжок, и так плотно въехал Василию Алексеевичу кулаком в глаз, что тот зашатался.

– Не лезь не в свою кашу, сопляк проклятый, выкидыш, здесь все равно тебе не жить, – сказал Сашка и вторым ударом сбил Буженинова с ног. После чего пошел по переулку не оглядываясь.