Павел Шкуркин - Хунхузы

Елизавету Михайловну, ласковую жену Догерти, солдаты часто видели в казарме, и тоже любили и уважали ее, — она была всеобщей заступницей и печальницей, и не считала ниже своего достоинства положить солдату заплатку на рубаху, пришить крючок или пуговицу к мундиру, написать письмо солдатской жене в деревню.

Догерти расположил свою батарею в городе на низком пустыре, никем не занятом потому, что во время дождей здесь было болото. Небольшие домики и усадьбы подходили к пустырю задами со всех сторон.

Догерти через своих разведчиков отлично знал места расположения взбунтовавшихся батарей. Он направил огонь своей батареи против одной из восставших батарей, — и через полчаса все ее орудия оказались подбитыми. Затем Догерти перенес свой огонь на следующую батарею; вскоре замолчала и она. Остальные девять батарей засыпали снарядами районы Университета, Верхней и Нижней Лядской улиц, но не только не могли сбить 5-ю Финляндскую батарею, — но даже не могли точно нащупать ее положение.

Вечерело. Солнце зашло за правый высокий берег Волги; туманная дымка окутала город. Бунтующие батареи радовались наступающей темноте, как передышке от убийственного огня «белого» врага.

Но они ошиблись. Догерти не нуждался в дневном свете: он лично определял расстояния и наводил орудия, — его снаряды ложились почти без промаха.

Прошло еще два дня, и из одиннадцати батарей десять были сбиты; осталась только одна, последняя. Но и ее, несомненно, ожидала та же участь…

Бунтовщики это понимали. Они попросили перемирия, и парламентеры их: матрос, закройщик и артиллерийский ветеринарный фельдшер явились к полковнику Андреянову.

— Помилуйте, товарищ, — говорили они Андреянову, — эта ваша батарея у нас столько народу погубила, что у нас скоро прислуги на одну батарею не наберется! Вы — русский, и мы — тоже; а вы нас, своих братьев, бьете так, как немцы никогда не били. Заставьте батарею разоружиться, — у нас ведь тоже артиллерии больше нет, — и мы поклянемся, что прекратим всякие враждебные действия. Вы останетесь на месте, мы — тоже, — места на всех хватит! Прекратятся бои, драки, мы столкуемся, и вся наша война прекратится. А мы никому мстить не будем, — пальцем не тронем, отпустим на все четыре стороны!..

Андреянов был или очень молод, или очень измучен; перспектива примирения пришлась ему по душе. Он вызвал к себе Догерти.

— Капитан, — сказал он, — вы присягали беспрекословно исполнять приказания начальства?

— Да, — ответил Догерти.

— Я знаю, что вы безукоризненно дисциплинированный офицер… Так вот: довольно крови, довольно вражды! Я приказываю вам немедленно прекратить стрельбу, и завтра сдать орудия представителям противной стороны. Я клянусь вам честью, что ни вам, ни вашим людям не будет причинено ни малейшей неприятности; необходимо только остановить бесполезное пролитие крови… Так ли я говорю? — обратился он к «парламентерам».

— Так, так точно, верно, мы никого пальцем не тронем, лишь бы они орудия отдали!

Догерти видел, что возражать бесполезно. Он пожал плечами:

— Слушаю, господин полковник. Как, когда, где и кому должна произойти сдача?

— Завтра утром. Вы приведете свою батарею во двор Военного училища; там и произойдет сдача. Остальные распоряжения получите там же.

— Слушаю. Только, г-н полковник, не откажите дать мне письменное предписание.

— Конечно!

— Могу идти?

— Можете. До свидания.

Андреянов подал руку Догерти в знак того, что аудиенция окончена, и Догерти, возмущенный детской доверчивостью командующего, вышел из помещения штаба. Но ослушаться он не мог: кто, как не он, не так еще давно на собрании офицеров так горячо распинался о дисциплине и безусловном послушании приказаниям начальства?!

Злой и с горьким осадком в душе, пришел Догерти в свою батарею. Спокойным, но каким-то деревянным голосом, он отдал приказание батарее в 6 часов утра быть во дворе здания Военного училища. Затем он выстроил людей батареи, приказал разводящему снять часового от денежного ящика, и здесь же, перед глазами всех людей, разделил все деньги и раздал поровну всем: канонирам, фейерверкерам, фельдфебелю и Воскресенскому; себе он взял тоже одинаковую со всеми долю.

Солдаты были поражены, не понимая, в чем дело…

Затем Догерти приказал достать скудный запас обмундирования и велел взводным фейерверкерам раздать его тем людям, у кого были плохие мундиры, шаровары или сапоги.

Огромный Бирюлин ходил мрачный, как туча: он догадывался, что все это делается неспроста, — очевидно, батарее пришел конец.