Мария Камминз - Фонарщик

Я направился в знакомую контору, и мне сказали, что вся семья Грэмов (и ты тоже) провела зиму в Париже, а теперь находится в Германии. Я сел на пароход и поехал в Ливерпуль, оттуда — в Баден-Баден.

При первом же случае я постарался познакомиться с миссис Грэм. Вскоре я узнал от нее, что вы с Эмилией остались в Бостоне и живете у доктора Джереми.

Я тотчас же уехал обратно и пришел к дому Джереми. Там с виду было пусто, и рабочий, который что-то чинил в доме, сказал, что хозяева уехали; он не мог сказать мне, куда именно, и предложил справиться у слуг. Я храбро позвонил. Ко мне вышла миссис Эллис, та самая женщина, которая двадцать лет назад сказала мне те ужасные слова, мой страшный приговор. Она спокойно выдержала мой испытующий взгляд, и я понял, что она не узнала меня.

Она сообщила мне, что Джереми уехали в Нью-Йорк и возвратятся не раньше, чем через две-три недели.

Ничто не могло быть благоприятнее этого обстоятельства. Я мог присоединиться к вам в путешествии и познакомиться в качестве случайного спутника.

Своей свободой действий я обязан слепоте Эмилии; я мог подходить к вам и даже бывать в вашем обществе. Эмилия не могла меня видеть, а доктор считал умершим. Но все же я боялся говорить в ее присутствии: она могла узнать мой голос. И только когда смерть смотрела нам в глаза, я не смог больше скрываться и заговорил.

Теперь ты должна понять, почему в течение этих недель я так внимательно прислушивался к твоим словам и оценивал твои действия; я старался по твоему лицу читать твои сокровенные мысли.

Особенно в тот день, когда я увидел тебя в горе, мне мучительно хотелось открыться тебе. Не раз я готов был потерять власть над собой, если бы не боялся Эмилии, великодушной ко всем, кроме меня. Я не мог примириться с мыслью, что после признания я из друга превращусь в ненавистного отца. Я предпочитал издали заботиться о своем ребенке.

Я молчал до того страшного часа, когда я невольно выдал свою тайну.

Сможешь ли ты полюбить меня, Гертруда? Я не хочу лишать тебя дома, где ты выросла, и не хочу отнимать у Эмилии ребенка, который ей дорог так же, как и мне. Единственное, чего ищет мое измученное сердце, — твоего обещания, что ты по крайней мере постараешься полюбить своего отца.

И я жду этого с тревогой и надеждой в старой беседке прямо напротив твоего окна».

Прочитав эту рукопись, Гертруда вскочила; листки рассыпались по полу. Через секунду ее уже не было в комнате. Она стремительно сбежала по лестнице, миновала переднюю и, прыгая через мокрые от росы грядки, помчалась в беседку, где ждал мистер Амори. Она кинулась ему на шею и, дав полную свободу долго сдерживаемым чувствам, разразилась слезами. Отец крепко прижал ее к своей груди и постарался успокоить:

— Ну, ну, дитя мое, перестань, ты пугаешь меня…

Гертруда подняла голову и улыбнулась сквозь слезы; изгнанник, долгие годы не видевший дружеской улыбки, почувствовал, как согревается его одинокое сердце.

— Ты полюбишь меня? — наконец произнес он прерывистым шепотом.

— Да я уже люблю вас! — горячо ответила Гертруда, снова обнимая и целуя отца.

При этих словах он опустил голову; по его лицу текли счастливые слезы.

Гертруда взяла его за руку; ее голос прозвучал твердо и решительно:

— Идем…

— Куда? — с удивлением спросил он.

— К Эмилии.

Он в ужасе отступил:

— Не могу…

— Но она ждет вас! Она плачет и молит Бога о том, чтобы вы вернулись.

— Эмилия? Да ты не знаешь, что говоришь, дитя мое…

— Нет-нет, отец, это вы ошибаетесь. Эмилия вовсе не ненавидит вас, и этого никогда не было. Идем! Она сама расскажет вам, из-за какой роковой ошибки вы оба так долго и сильно страдали. Она все эти годы думала, что вас нет в живых…

В большой гостиной, с ее старинной мебелью, было очень уютно. В камине горел огонь. Свечи слабо освещали комнату, и причудливые тени скользили по стенам и по потолку.

Эмилия сидела у огня; пламя ярко освещало ее лицо.

Она пребывала в глубокой задумчивости и только изредка, когда порыв ветра ударял в окно, поднимала голову, как будто прислушиваясь.

Вдруг лай собаки заставил ее вздрогнуть. Послышались шаги… Эмилия испуганно вскочила; когда появились Гертруда и мистер Амори, она походила скорее на изваяние, чем на живое существо.

Гертруда выскользнула за дверь. Мистер Амори взял Эмилию за руки, опустился перед ней на колени и тихо-тихо назвал ее по имени.

Слепая опустила руку ему на голову и прошептала: