Эрнест Хемингуэй - Полное собрание рассказов

Она сделала все, что могла. Ты знаешь французскую полицию. Первым делом моей жене пришлось показать carte d’identitate [190] Удостоверение личности ( фр. ). , доказывающее, что она не иностранная мошенница. Они допытывались, уверена ли она, что у нее был такой чемодан и лежали ли в нем столь важные бумаги, а если и лежали, мадам, то, конечно же, должны были остаться копии. Она разбиралась с этим всю ночь и весь следующий день, а когда к ней пришел детектив и обыскал всю квартиру в поисках чемодана, он нашел мое ружье и пожелал узнать, есть ли у меня permis de chasse [191] Разрешение на хранение оружия ( фр. ). . Думаю, полиция сильно сомневалась, отпускать ли ее в Лозанну. И она рассказала, что детектив проследовал за ней на вокзал, и появился в купе перед самым отбытием поезда, и спросил: «Вы уверены, мадам, что сейчас ваш багаж в целости и сохранности? Что у вас больше ничего не пропало? Какие-то другие важные бумаги?»

Я попытался ее успокоить: «Но ничего страшного действительно не произошло. Ты же не могла взять с собой и оригиналы, и отпечатанные первые экземпляры, и машинописные копии».

«Но я взяла, – ответила она. – Роджер, я знаю, что взяла». Она говорила правду. Я выяснил, что это правда, когда поехал в Париж, чтобы увидеть все собственными глазами. Я помню, как поднялся по лестнице и открыл дверь квартиры, сначала повернув ключ в замке, а потом потянув за латунную ручку замка, и ощутил запах вина «О де тавель» на кухне, и увидел на обеденном столе пыль, которая просачивалась сквозь щели в окнах, и подошел к комоду, в ящике которого держал картонные папки, – они исчезли. Я нисколько не сомневался, что обнаружу их там: конечно же, они там будут, я так ясно себе представлял. Но ничего не нашел: исчезли даже скрепки в картонной коробочке, и мои карандаши, и ластики, и точилка для карандашей в форме рыбы, и конверты с обратным адресом в верхнем левом углу, и мои международные почтовые купоны, которые я вкладывал в конверты для пересылки рукописей обратно: они хранились в маленькой лакированной персидской шкатулке с порнографической картинкой внутри. Все исчезло. Все было в том самом чемодане. Даже брусок красного сургуча, которым я запечатывал письма и бандероли. Я стоял у выдвинутого ящика, и смотрел на картинку в персидской шкатулке, и отмечал странную диспропорцию тех частей человеческого тела, которые изображают на подобного рода картинках, и я помню, как подумал о том, что терпеть не могу порнографические рисунки и фотографии, и рассказы, и повести, и романы, и после возвращения из Персии моего друга, который подарил мне шкатулку, я взглянул на порнографическую картинку только раз, чтобы доставить ему удовольствие, а потом использовал шкатулку исключительно в утилитарных целях, для хранения купонов и марок, а не для того, чтобы любоваться картинкой. Я едва смог дышать, осознав, что в ящике комода действительно нет папки с рукописями, и папки с первыми экземплярами, и папки с машинописными копиями, потом задвинул ящик и ушел в соседнюю комнату, нашу спальню, лег на кровать, и положил подушку между ног, и обхватил руками другую подушку, и лежал не шевелясь. Раньше я никогда не клал подушку между ног и никогда не лежал, обхватив подушку руками, но в тот момент я это сделал – мне было очень плохо. Я знал, что все, что я успел к этому времени написать, и все, во что я безмерно верил, словно улетучилось. Я переписывал эти произведения много раз, и теперь они обрели завершенность, стали такими, какими я хотел их видеть, и я знал, что не смогу написать их снова, потому что напрочь забывал их, закончив писать, и даже перечитывая их, я лишь изумлялся, как я вообще мог их написать, и снова забывал.

Поэтому я лежал в полном отчаянии, не шевелясь, обнимая подушки. Я никогда раньше не испытывал настоящего отчаяния. Лицом я прижимался к персидской шали, которая лежала на нашей кровати, точнее, на пружинном матрасе, положенном на пол. И покрывало тоже было пыльным, и я вдыхал пыль и был наедине со своим отчаянием, и только подушки утешали меня.

– А что именно пропало? – спросила девушка.

– Одиннадцать рассказов, роман и стихи.

– Мой бедный Роджер.

– Нет, бедным я считать себя не мог, потому что историй в голове было предостаточно. Новых историй. Но я, конечно, пребывал в ужасном состоянии. Не мог поверить, что их нет. Не мог поверить, что лишился всего.

– И что ты сделал?

– Ничего. Какое-то время просто лежал.

– Ты плакал?

– Нет. Внутри все омертвело, превратилось в пыль, вроде той, что просачивалась сквозь щели в окнах. Ты когда-нибудь впадала в отчаяние?