Вашингтон Ирвинг: Альгамбра

Однако через десять дней Мануэль вернулся торжествующий: теперь он был вправе лечить или миловать, и всем тревогам Долорес настал конец. Вечером у Доньи Антонии собрались все ее бесчисленные приятели и прихлебатели: поздравить ее и засвидетельствовать почтение новоиспеченному доктору, ведь El Senor Medico [27]раньше или позже будет волен в их животе и смерти. В числе самых почетных гостей был старый дядя Поло, и я с радостью воспользовался случаем познакомиться с ним поближе.

– О сеньор, – вскричала Долорес, – вы такой любитель старинных историй про Альгамбру, а дядя Поло знает их больше всех на свете. Куда до него Матео Хименесу со всем его семейством! Vaya-vaya [28], дядя Поло, расскажи-ка сеньору все, что, помнишь, рассказывал нам тогда вечером, про зачарованных мавров и призраков на мосту через Дарро и про гранатовые деревья, которые посажены еще при царе Чико.

Но старого инвалида уломать было не так-то просто. Он покачал головой – нет, это все пустые россказни, разве можно докучать ими почтенному кабальеро! Из него удалось кое-что вытянуть только после того, как я сам рассказал добрый десяток подобных историй. В голове его причудливо смешались легенды, слышанные в Альгамбре, с тем, что он вычитал у падре Фейхоо. Передать его повесть слово в слово я не берусь – вот ее беглый пересказ.

Все слышали о пещере святого Киприана в Саламанке, где в давние времена некий престарелый пономарь тайно преподавал астрологию, некромантию, хиромантию и прочие темные и окаянные науки; говорят, что пономарь этот был сам дьявол. Пещеру давно замуровали и забыли даже, где она была; впрочем, по преданию, вход ее находился поблизости от нынешнего каменного креста на маленькой площади у карвахальской семинарии; и если верить нижеследующей повести, то предание право.

В Саламанке был когда-то студент по имени Дон Висенте, нищий и веселый, из тех, что пустились в науку без гроша в кармане и в каникулы бродят по градам и весям, промышляя подаянием на прожитье в будущем семестре. Как-то раз он собрался в такое странствие с гитарой через плечо, ибо он был большой дока по части музыки: с ее помощью он надеялся забавлять селян и платить за еду и ночлег.

Проходя мимо каменного креста на семинарской площади, он обнажил голову и наскоро помолился святому Киприану о ниспослании удачи, потом, опустив глаза, увидел, что у подножия креста что-то поблескивает. Он нагнулся и поднял печатный перстень из сплава золота и серебра. На печати были изображены два перекрестных треугольника, образующих звезду. Говорят, что это изображение – кабалистический знак, измысленный премудрым царем Соломоном, и что он имеет власть над всеми заклятьями, но наш честный студент не был ни мудрецом, ни волшебником и ни о чем таком не знал. Он подумал, что святой Киприан вознаградил его за молитву, надел кольцо на палец, отвесил поклон кресту и, забренчав на гитаре, весело отправился в путь.

Нищему студенту в Испании живется вовсе не так уж худо, особенно если он умеет понравиться и угодить. Он скитается из селенья в селенье, из города в город, куда позовет его любопытство или прихоть. Сельские священники, которые большей частью были в свое время тоже нищими студентами, дают ему приют на ночь, кормят ужином, а наутро нередко снабжают в путь горстью грошиков, а то и полушкой. Он идет по улице от дверей к дверям и не встретит ни сердитого отказа, ни холодного презрения, ибо в нищенстве его нет ничего постыдного – ведь многие ученые люди в Испании с этого начинали; а если, как наш студент, он еще недурен собой и наделен веселым нравом да вдобавок умеет играть на гитаре, то крестьяне почти всегда встречают его радушно, а их жены и дочери – с кокетливой улыбкой.

Так, бренча гитарой, наш обтрепанный студиозус прошагал полкоролевства: он решил непременно побывать в прославленной Гранаде, а уж там и назад. Иногда его принимал на ночь деревенский пастырь, иногда он ночевал под убогим, но гостеприимным крестьянским кровом. Сидя у двери хижины с гитарой, он тешил честной народ песенками и балладами, а то наигрывал болеро или фанданго, и смуглые деревенские парни и девушки пускались в пляс в золотистых сумерках. Утром хозяин и хозяйка провожали его ласковым словом, а дочка их, бывало, позволит и руку пожать.

Так, с музыкой и песнями, он наконец достиг цели своего неблизкого путешествия, многославной Гранады – и с восторженным изумленьем узрел мавританские башни, дивную долину и снежные горы в струистой знойной выси. Не стану и описывать, как ему было любопытно войти в ворота и бродить по улицам, как у него разбегались глаза при виде восточного великолепия. Глянет ли женское личико из окошка, улыбнется ли с балкона – он уже готов был признать в незнакомке Зораиду или Зелинду; всякая статная дама, разгуливающая по Аламеде, казалась ему мавританской царевной, и впору было стелить свой студенческий плащ ей под ноги.