Пио Бароха - Алая заря

— Что же ты собираешься делать в Барселоне?

— Хочу учиться рисовать.

— А ты смыслишь в этом деле?

— Кое–что смыслю.

За этими разговорами они миновали сосновый лесок и незаметно подошли к маленькой деревушке, приютившейся на склоне горы. Хуан тоже задавал жандармам вопросы, все больше насчет названий деревьев и растений, и видел, как сразу солдатская суровость и грубость сменялась в них ясным раздумчивым спокойствием и степенностью сельских жителей.

Когда они выбрались на дорогу, которая, извиваясь по склону горы, вела в деревню, к ним подъехал верхом на лошади какой–то пожилой человек в берете.

— Приветствую вас, господа! Добрый день! — сказал он.

— Здравствуйте, господин доктор.

— Кто этот парень?

— Встретился на дороге. Сидел и книжку читал.

— Арестовали?

— Нет.

Доктор стал расспрашивать Хуана, кто он, откуда идет, что собирается делать, тот подробно отвечал, и так все четверо вошли в деревню.

— Посмотрим, на что ты годишься, — сказал доктор. Зайдем сюда, к алькальду.

Дом алькальда представлял собой обычную деревенскую лавчонку, где торгуют всякой всячиной, а кроме того, здесь же помещались гостиница и харчевня.

— Дай–ка нам листок чистой бумаги, — обратился доктор к девушке за прилавком.

— У нас нету, — растерянно ответила та.

— Может, найдется тарелка? — попросил Хуан.

— Это есть.

Принесли тарелку, и Хуан закоптил ее на пламени свечи. Потом взял палочку, зачинил ее с одного конца и начал рисовать. Врач, оба жандарма и еще несколько человек, только что вошедших в харчевню, окружили юношу и с нескрываемым любопытством стали смотреть на его работу. Хуан нарисовал луну в облаках море с лунной дорожкой и несколько лодочек с надутыми парусами.

Рисунок вызвал у присутствующих настоящий восторг.

— Это еще пустяки. Пока я плохо умею.

— Вот так плохо! Отлично сделано. Беру себе. Приходи ко мне завтра с утра. Разрисуешь еще пару тарелок, а кроме того, сделаешь мне большую картину.

Жандармы тоже захотели, чтобы Хуан разрисовал для них тарелки и непременно сохранил тот же рисунок: чтобы и луна была, и облака, и точно такие же лодочки.

Хуан переночевал в гостинице, а утром отправился к доктору. Тот дал ему фотографию и велел сделать с нее большой портрет. Работа над портретом заняла несколько дней. Все это время Хуан столовался у доктора. Тот был вдовцом и имел семерых детей. Старшую дочь, ровесницу Хуана, девушку с толстой русой косой, звали Маргаритой. Она была за хозяйку. Через неделю, прощаясь со всеми, Хуан обратился к Маргарите и сказал с некоторой торжественностью:

— Если мне когда–нибудь удастся достигнуть чего я хочу, я напишу вам.

— Ладно, — со смехом отвечала девушка.

Когда пришло время покинуть деревню, Хуан зашел проститься с жандармами.

— Ты пойдешь прямиком через гору или по дороге?

— Право, не знаю.

— Если хочешь напрямик, мы тебя проводим.

— Тогда лучше прямо через гору.

Хуан встал на рассвете, проведя бессонную ночь на туго набитом соломой тюфяке. На кухне его уже поджидали оба жандарма. Все трое отправились в путь. Рассвет чуть брезжил, а они уже поднимались по белой каменистой дороге, которая причудливо вилась между толстыми дубами с красноватой листвой. Взошло солнце. Сверху на самом дне узкой долины была видна деревня. Хуан отыскал глазами дом доктора и заметил в одном из окон женскую фигуру. Он вынул платок, помахал им и украдкой вытер набежавшую слезу. Снова двинулись в путь. Теперь они шли по крутому, заросшему травой склону, на котором вольно паслись черно–белые коровы; скоро дорога разделилась на две тропинки, которые чуть подальше снова соединялись в одну. Здесь им повстречался старик с длинными всклокоченными волосами и густой бородой. Он шел босиком, жалкие лохмотья едва прикрывали его тело, на плече он нес камень. Жандармы окликнули его. Старик искоса посмотрел куда–то мимо, но не остановился.

— Это дурачок, — сказал усатый. — Он живет внизу, со своей собакой, — и указал на пастушью хижину с небольшим садом, обнесенным низкой оградой крупных каменных плит.

В конце тропинки, пересекавшей склон, дорога круто поворачивала, шла через сосновый лес и обрывалась у пересохшего горного ручья, заваленного сухими сучьями. Теперь нужно было идти вверх по руслу. Подъем был изнурительным; Хуан выбился из сил, часто останавливался, и тогда усатый жандарм покрикивал:

— А ну, вперед! Кто остановится, тому вот эта палка! — при этом он смеялся, грозя палкой, которую только что срезал. — Вперед, парень!