Вилли Бредель - Отцы

Был чудесный воскресный день августа 1879 года, когда Хардекопф приехал в Гамбург. С первого же мгновения жизнь в этом вольном ганзейском городе показалась ему не только на редкость привлекательной, но и много свободней и беспечней, чем в любом из городов, где он побывал. Оставив свой незамысловатый багаж в заезжем доме у Ганноверского вокзала, Хардекопф пошел бродить по портовым улицам и переулкам, он разглядывал дома и людей, каналы и портовые сооружения, огромные склады и бесчисленные суда, стоявшие в гавани: внушительные колесные пароходы и огромные, четырех- и пятимачтовые парусники. Как завороженный, глядел он на моряков. В холщовых куртках и высоких блестящих от ворвани кожаных или резиновых сапогах, с короткой трубкой во рту, они размашистым, тяжелым шагом неторопливо, враскачку шли по узким улочкам. На лавочках у ворот маленьких, покосившихся островерхих домов сидели с вязаньем женщины в широких пестрых юбках, а подле них курили трубки мужчины. Из матросского кабачка доносились звуки гармоники. Хардекопф стоял у входа и слушал, но войти не решался. По-воскресному тихо было на этих тесных улицах; городской шум не доносился сюда, лишь изредка в гавани ревел пароходный гудок. Хардекопф проходил мимо старинных торговых домов, и, хотя по случаю праздника все было наглухо закрыто, в воздухе носились всевозможные запахи: то вдруг запахнет перцем и пряностями, то рыбой, то кожами. Он без устали бродил по этому старому портовому городу, дивясь на его обитателей — портовых рабочих, моряков, рыбаков, приказчиков, служанок, возчиков, разодетых по-воскресному. Идя все дальше и дальше, к центру, мимо огромных церквей, колокольни которых придавали городу особое своеобразие, он неожиданно очутился у озера, лежавшего в самом центре города. Вокруг озера, обрамленного зелеными аллеями и скверами, высились дома, по зеркальной водной глади плавали маленькие светлые пароходики, множество парусных и весельных лодок. Тут уж Хардекопф решил, что он и впрямь попал в сказочное царство… Он приехал сюда из темного, закопченного Бохума, где тысячи людей всю жизнь с утра до ночи работают под землей и только по воскресеньям видят солнце и небо. И вдруг перед ним город, который, как ему показалось в этот первый день, весь сияет чистотой и лучится светом, словно сложенная из кубиков гигантская игрушка. А он еще хотел в Америку ехать! Вот бы где ему родиться, вот бы где жить и работать! Хардекопф снял шляпу и, держа ее в руках, оперся о парапет Альстердама. Он смотрел вдаль, на Юнгфернштиг, на эту набережную, о которой он так много слышал, потом перевел взор на большой мост в конце озера, напротив Юнгфернштига. Оттуда двигалась огромная толпа. Кто эти люди? Что им надо? Хардекопф пошел навстречу процессии. Приблизившись, он услыхал звуки духового оркестра. Траурная мелодия — значит, хоронят кого-то. Процессии не видно было конца; за гробом шло не менее десяти тысяч человек, большей частью мужчины.

Солнце сияло на безоблачном небе, все цвело и зеленело вокруг. Там, внизу, в порту, люди сидели возле своих домов, болтали и курили, а здесь, в центре города, двигалась бесконечная траурная процессия. Кто же умер? Наверное, какой-нибудь сенатор или вообще известный в городе богач.

Хардекопф спросил у прохожего, стоявшего рядом с ним на краю тротуара: кого хоронят? И кто эти люди, которые идут за гробом?

— Социал-демократы, — ответил тот, сильно упирая на «о».

Хардекопф взглянул на прохожего с недоумением. Этот человек, конечно, подшутил над ним. Против социал-демократов издан «исключительный закон», сотни людей во всех германских городах арестованы, тысячи сосланы. Ни одна социал-демократическая газета не выходит, малейшее проявление сочувствия к социал-демократам именуется государственной изменой, а тут его уверяют, что эти марширующие среди бела дня тысячи людей — социал-демократы. Быть того не может! Хардекопф нисколько не сомневался в том, что над ним просто подшутили.

Но вот он увидел знамя. Стоящий рядом человек обнажил голову. Хардекопф поспешно сорвал с головы шляпу. В самом деле, красное знамя, из пурпурного бархата! Хардекопф не мог прийти в себя от изумления. Возможно ли? Неужели?

Он прошел еще несколько шагов и обратился снова к какому-то прохожему, тоже обнажившему голову перед знаменем.

— Простите, пожалуйста, но я приезжий, только сегодня прибыл, не скажете ли вы мне: кто умер?

— Август Гейб, — отвечал прохожий.