Александр Федоров - Осенняя паутина

Но она опять как будто испугалась этого товарищеского тона и оглянулась вокруг, не то ища выхода из своего затруднительная положения, не то опасаясь, что могли оказаться какие-нибудь свидетели этой не совсем уместной сцены.

— Странно, — опять сорвалось у неё с языка слово, которое, видимо, выручало её во всех затруднительных случаях. — Не со всеми же вы позволяете себе знакомиться таким образом.

— Нет, не со всеми.

— Ах, так, — обидчиво сказала она и отвернулась.

— А только с теми, кто мне особенно интересен, — пояснил он.

— Как же я вам могу быть интересна, когда вы меня совсем не знаете?!

— Во-первых, интерес возникает не только тогда, когда знают, а, во-вторых, я знаю вас, может быть, больше, чем кто-нибудь другой.

Она выразила на своём лице неподдельное изумление.

— То есть, как?

Тогда он рискнул на отчаянную вещь и рассказал ей, как он её видел менее, чем час тому назад.

Для чего было сделано это признание, он и сам не знал, но едва она поняла его, лицо её загорелось таким стыдом, негодованием и даже злобой против него, что он тотчас же раскаялся в своей болтливости.

— Это подло! Это гадко! Это... это бесчестно! — закричала она, вскочив и топая ногой, при каждом новом определении. — Это... это... это...

Но бранных слов не хватило и, топнув ногой ещё более энергично и закрыв лицо руками, она бросилась от него в сторону, надев по пути шляпу задом наперёд.

Если бы не этот маленький беспорядок, который до смешного резко бросился ему в глаза, он, пожалуй, не посмел бы последовать за ней, но пустяк, не идущий к делу, непонятным образом его о бодрил.

Он побежал за ней, стараясь её успокоить, внушить, что все это вышло неумышленно с его стороны, что он ушел оттуда, как только опомнился, а главное, что в её наготе была такая святая чистота, что он любовался ею без тени дурной мысли, как любовался бы прекрасной статуей.

Но на все его уверения, она только отвечала голосом, дрожащим от слез:

— Убирайтесь прочь! Оставьте меня! Это низко! Это подло!

И старалась убежать, но бежала сама не зная куда, только не домой. Не могла же она явиться домой плачущая, с таким лицом!

Но сил у неё становилось все меньше и меньше и, наконец, когда она прибежала к самому краю высокого обрыва, он испугался, что она в своём безумном порыве может броситься с обрыва вниз.

У ней, правда, мелькнула эта мысль и, пожалуй, если бы эта мысль явилась раньше, она могла бы броситься со стыда и назло ему, но теперь на это не хватило решимости.

В полном отчаянии она остановилась, но уже не заплакала, а зарыдала и в изнеможении опустилась на траву.

Тогда он встал перед ней на колени и с настоящей искренностью, нежностью и раскаянием робко сказал:

— Ну, простите меня, простите. Клянусь вам, что это, это только заставило меня полюбить вас. Полюбить в первый раз в моей жизни, самой хорошей, самой чистой любовью.

И сам не знал тогда, сказал ли он это, чтобы только успокоить её, или так оно и было на самом деле.

Спустя месяц, не только он, но и она уже не сомневались, что так оно и было на самом деле. Что тут действовала рука самой судьбы, которая оторвала его от лекций государственного права и привела в роковой для неё час на обрыв, под которым она купалась.

Что тут было явное благоволение судьбы, ясно было уже потому, что и он и она превосходно выдержали последние экзамены и, таким образом, получили полные права гражданства. Она стала давать уроки, а он записался в помприсповы, как она шутливо сокращала в одно три слова: помощник присяжная поверенного.

Померкли алые и золотистые тона и потускнела сиреневая туча.

Над городом рассыпались сумерки и ожили электрические огни.

— Вера, — обратился он к ней, после того, как они прошли молча несколько шагов.

Она удивленно обернулась на это обращение, но не протестовала против него.

— Если вы никуда не спешите... — нерешительно проговорил он и вопросительно на неё взглянул.

— Мне некуда спешить, особенно нынче, — ответила она печально, давая этим понять, что у неё нет никого из близких.

Он знал, что у неё были и отец, и мать. Если они и не умерли, то она умерла для них. Об этом нетрудно было догадаться по её грустному тону.

— Тогда прошу вас, поедемте туда.

Ей не зачем было спрашивать, куда он зовёт её. Она только знакомо ему шевельнула плечами.

— Зачем?

— Я не знаю, зачем, но вот я увидел вас и мне мучительно захотелось поехать с вами туда.

Она подумала и сделала неопределённое, но тоже знакомое ему движение головой.