Эрвин Лазар - Фокусник (сборник рассказов)

— Что с тобой? Что случилось, сынок? — спрашивала она и гладила его по голове.

Воробей не отвечал, только всхлипывал горько, без слез. Должно быть, он так и заснул на коленях у тети Тэты. Проснулся на шезлонге, тетя Тэта укрыла его своим пальто.

Некоторое время он устало смотрел в потолок, не думая ни о чем, под пальто ему было тепло, на душе стало мирно и необыкновенно спокойно.

Отворилась дверь, с порога ему улыбалась тетя Тэта. В руках у нее была цистерцианская шапка. Она поднесла ее к Воробью.

— Ну, ревушка, проснулся? — сказала она ласково. — А я привела твою шапку в порядок.

Воробей повертел шапку в руках: тетя Тэта пришила крест нитками, потому что металлические зажимы сломались. Но черные нитки почти не были видны.

Воробей хотел крикнуть — может, услышит парикмахер и поспешит им на помощь. Но Лаци Эрдёг сразу зажал ему рот.

— Тряпку! — крикнул он, и Иван Шнейдер мигом выхватил из-за пояса с медными бляшками чистый носовой платок, словно именно для этого и прихватил его. Они затолкали платок Воробью в рот.

— Вот теперь и вопи, жалкий Бледнолицый! Трусливый шакал!

Его тащили по заросшему чертополохом пустырю. Воробей пытался вытолкнуть платок языком. Ему казалось, он вот-вот задохнется. В горле копился вой, лицо посинело. «Сейчас задохнусь», — мелькнуло в голове, и он крутанулся изо всех сил, вырвался из рук Ивана Шнейдера и Лаци Эрдёга. От резкого рывка он не удержался на ногах и навзничь упал в чертополох, над ним колыхались синее небо и большие, с дыню величиной, липучие шары репейника. Внезапно Воробей покорился своей участи, расслабился — как утопающий, примирившийся с неизбежным, и в ту же минуту легкие заполнил дивный свежий воздух. «Эх, Воробей, Воробей, только-то и всего, главное, не надо пугаться». Если бы не платок во рту, он, вероятно, улыбался бы. И когда два делавара, грубо дергая, подняли его, он крепко саданул Ивана Шнейдера по ноге.

Его тащили к дереву, возле которого в парадном уборе помощника вождя красовался Райкович. «Дурак ты, вот кто, и перья твои крашеные дурацкие», — думал Воробей и попытался обернуться: что там с Шани Ботошем? Его тут же сильно дернули. «Вперед гляди!» — заорал кто-то, но Воробей все же увидел, что в Шани Ботоша вцепились четверо, но все равно удерживают с трудом, туда-сюда болтаясь в зарослях бурьяна. Глухие выкрики, топот ног, то ускоряющийся, то замедленный, неровный, приближались. Воробей уже слышал за спиной прерывистое дыхание, казалось, оно обжигает ему шею.

— Привязать к дереву бледнолицых псов! — распорядился Райкович.

Делавары стали привязывать обоих пленников к дереву — спинами друг к другу; ствол дерева разделял их, но прикрученные по бокам руки соприкасались. Ребят обмотали по меньшей мере стометровой веревкой, так что под конец они уже стали похожи на запеленатые мумии: виднелись только головы да бутсы.

От ворот раздался крик караульного:

— Великий Вождь идет!

Индейцы, размахивая в воздухе боевыми мечами, разразились громогласным «ура!».

Хор мальчишеских голосов прорезал густой, бесстрастный бас Великого Вождя; Воробей краешком глаза увидел кремово-черную сутану, и тут же перед ним вырос Эдгар Бретц. Вокруг его рта играло странное подобие улыбки, но Воробей не мог определить, какая это улыбка — добрая? зловещая? Он не любил Эдгара Бретца.

— Выньте кляп, — приказал монах, и Кеси-Хайош выхватил у Воробья изо рта свой платок.

— Он вопил, — объяснил Кеси-Хайош Эдгару Бретцу.

— Индейцы не вопят. Верно, сын мой? — обратился к Воробью монах — классный наставник — и улыбнулся ему.

— Я не индеец, — сказал Воробей.

— Вот как?! И кто же ты?

— Никто! Мой отец все равно заберет меня отсюда!

— Ну-ну, что уж ты так испугался? — строго заметил Эдгар Бретц. — Бледнолицые тоже бывают храбрыми. А ты сейчас пленник.

Воробей молчал. Монах приблизился к дереву, просунул палец между веревкой и грудью Воробья, проверяя, не слишком ли туго затянуто. Потом перешел к Ботошу.

— Не очень туго? — спросил его.

— Нет, ваше преподобие, — сказал Ботош.

Эдгар Бретц умолк, задумчиво обвел взглядом одичалый сад. Потом снял очки в золотой оправе, медленно, устало протер стекла, опять надел очки на нос, повернулся к Ботошу, посмотрел на растерянно моргающего мальчика с той же отрешенностью, с какой смотрел на сад, и без улыбки, но, впрочем, приветливо потрепал Шани по щеке.

— Ну-с, сын мой, итак…

Это прозвучало у него словно на уроке, когда он приступал к объяснению нового материала.