Эрвин Лазар - Фокусник (сборник рассказов)

В парикмахерской невеселая улица кончалась.

— Ну что, постукаем? — спросил парикмахер.

— Нет, — покачал Воробей головой, — лучше поиграйте на банджо.

Парикмахер снял висевшее около зеркала банджо. Воробей уже сидел на вертящемся стуле, повернувшись лицом к парикмахеру.

Играя на банджо, парикмахер становился как-то худощавей и даже, пожалуй, выше ростом. Судя по его глазам, он видел, играя, не свою парикмахерскую, а что-то совсем особенное, что-то такое, чего, быть может, нет в целом городе. Воробью всегда хотелось угадать, что видит парикмахер, играя на банджо. Чаще всего ему представлялись лошади или огромные, тихо волнующиеся моря-океаны, а еще была одна песня, от которой сразу наставало лето. И казалось, что идешь босиком по пыли. Пыль горячая, обжигает ноги, а вокруг акации…

Парикмахер как раз наигрывал эту песенку, когда вошел веснушчатый паренек. Воробью паренек показался знакомым, он долго соображал, где его видел, пока не понял, что не видел никогда.

— Стричься будем или бриться? — пошутил парикмахер.

Веснушчатый засмеялся и сказал: только стричься. Парикмахер уже снял было с шеи банджо, но веснушчатый попросил:

— Поиграйте немного еще.

Парикмахер опять накинул шлейку на шею.

Потом он стал стричь паренька. Щелкал ножницами, ловко орудовал машинкой. Веснушчатый щурился, состриженные волоски попадали ему на ресницы. Когда половина головы уже была острижена наголо, он вдруг сказал:

— Музыка — это так красиво.

Парикмахер перестал стрекотать машинкой, поглядел на макушку маленького клиента — забавно, как этот веснушчатый малец сказал: «Музыка — это так красиво».

Вдруг за окном заревели трембиты [5] Трембита — народный духовой инструмент в виде большой трубы. , заухали барабаны. Среди всех инструментов особенно выделялся большой барабан.

— Пам-барабам-пам-пам, — подхватил парикмахер.

Веснушчатый улыбнулся.

— В большой барабан Смерть бьет.

— Смерть? Почему смерть? — удивился парикмахер, собрав лоб в морщины.

— Так это ребята из исправительного дома.

— Знаю, они. Да смерть-то при чем?

— Барабанщика так прозвали: Смерть. А другого Лошадиной Башкой кличут. Вы их не знаете? Они же еще в футбол играют всегда возле церкви Сердца Иисусова.

Веснушчатый паренек, теперь уже совсем с голой головой, взялся за дверную ручку, постоял, драя ботинком протертый маслом пол, словно палубу, и вдруг спросил Воробья:

— На площадь не пойдешь?

— Пойду, — поспешно откликнулся Воробей и тотчас виновато оглянулся на парикмахера, чувствуя, что в этой поспешности было что-то неловкое. Но парикмахер ему улыбнулся.

Выйдя на улицу, они, не сговариваясь, припустили бегом — обоим хотелось догнать ребят из исправительного. Вдруг веснушчатый притормозил и повернулся к Воробью.

— Меня, между прочим, Шани Ботош зовут, — сказал он.

— А меня — Воробей.

Был вечер, стемнело, должно быть, потому он и принял Бандита за Гундрума. Воробей шел домой, развлекаясь тем, чтобы ступать точно в середину больших гранитных плит тротуара. Из-за этого приходилось иногда даже прыгать. Увидев впереди плотную мальчишескую фигуру, он бросился догонять; почти догнав, заметил, что тот одет в серую форменку исправительного дома, но все же окликнул:

— Гундрум!

Шедший впереди обернулся, и Воробей понял, что ошибся: мальчишка, смотревший сейчас на него, был ему совсем незнаком. Правда, лицо у него было такое же смуглое, как у Гундрума, но гораздо, гораздо красивей.

— Я думал, ты — Гундрум, — растерянно пробормотал Воробей.

— А кто такой Гундрум? — спросил незнакомец в серой одежке.

— Он со мной в одном классе учится.

— И похож на меня?

— Нет, только сзади. Лицом не похож.

Некоторое время они молча шагали рядом, потом Воробей робко спросил:

— Ты из исправительного?

— Оттуда. Только называть его полагается, чтоб ты знал, не исправительный, а воспитательный — воспитательный дом для мальчиков, — звонко сказал красивый мальчик и, старательно вытянув губы трубочкой, плюнул, стараясь угодить как можно дальше, даже наклонился вперед.

— У нас на хуторе есть один парень, он на двенадцать метров может плюнуть, — сказал Воробей.

— Не загибай.

— Правда, может, богом клянусь.

У перекрестка Воробей остановился, кивком указал на Будайский проспект.

— Ну, привет, я здесь живу, — сказал он. — Вообще-то меня Воробьем зовут. А тебя?

— Бандитом.

— Как — Бандитом? Почему?