Константин Паустовский - Время больших ожиданий

Туман сошел, и на черных пустых станциях с развороченными окнами, с остовами разрушенных водокачек, в тишине гулко и раскатисто колыхают одиночные выстрелы. Мы идем вдоль линии фронта.

Здесь со стороны большевиков стоят сбродные части. Есть даже два махновских пачка. Обмундированы они отвратительно. Вчера вели партию отчаянно ругавшихся пленных, в галошах на босу ногу, в лаптях, в «цыганских» рваных шинелях, даже в женских теплых кофтах. Это не армия, а, как сказал нам веселый, рыжеватый солдат-артиллерист, – «настоящее босячье».

Фастов – сплошные развалины. Здесь только что стих бой, еще свежи следы пуль, еще стоит сладковато-горький, удушливый запах пожарища.

За седой, в тополях и зимней изморози, Белой Церковью пошли гиблые места, наводненные мелкими бандами.

По пути к поезду выходят «дядьки» и чудом уцелевшие местные интеллигенты – агрономы, священники, учителя. Как нищие бродят около вагонов, выпрашивая газеты. Жадно расспрашивают о Киеве, рассказывают о налетах банд, разъезжающих по деревням на подводах с пулеметами, о разных Конурах, Федоренко, подмахновцах, о развинченных рельсах и обстрелах поездов.

Сами грузим дровами паровоз, сами накачиваем воду в тендер. Патрули ходят около вагонов, зорко всматриваясь в небольшие толпы крестьян, угрюмо и долго глазеющих на поезд.

За Бобринской начинается «египетская казнь» – нашествие одесских мешочников. Мешочники – это фанатики. Рискуя жизнью, ругаясь, крича до хрипоты, изредка вступая в жестокие драки, они лезут на буфера, тормоза, крыши, тендер стихийно и неудержимо.

Бороться с ними нельзя. Паровоз весь облеплен мешками, впереди котла на площадку они взгромоздили комод – «один дядько везет в подарок дочке» – и сидит на нем, щелкая подсолнухи. На промежуточных станциях они с пеной у рта отбивают атаки новых волн мешочников, становясь ярыми законниками и ссылаясь поминутно на коменданта поезда и железнодорожные правила. На подъемах, когда паровоз едва ползет и через каждые 300-400 саженей останавливается «набирать пар», они с гиком, смехом и свистом бегут рядом с поездом и дико топочут ногами – греются.

Около Помошной неспокойно. Патрули с паровоза сообщают, что поезд преследует какой-то подозрительный разъезд. Начинается бешеная гонка, и разъезд отстает. По сторонам пути – следы крушений, перевернутые вагоны, изогнутые рельсы. Здесь проходил Махно.

Все крупные станции – сплошные кладбища паровозов, стоящих длинными вереницами на запасных путях и ржавеющих от дождя и ветра.

За Помошной кончается полоса разрушенных станций, разбитых путей, грязи и случайностей.

Знакомство с Евгением Николаевичем Ивановым у Паустовского продолжилось в Сухуме в 1922 году и в Москве в 1920-е гг. Затем оно было прервано арестом и ссылкой Иванова, возобновилось уже в послевоенные годы.

Стр. 108…однажды вечером ко мне вошел худой и несколько вертлявый юноша и назвался выпускающим будущей газеты «Моряк» Исааком Лившицем

Исаак Леопольдович Лившиц родился в 1892 году в Одессе, умер в 1978 году в Москве. Учился вместе с Исааком Бабелем в Одесском коммерческом имени императора Николая I училище. В 1920 году начал работать в газете «Моряк». В том же году замещал И. Э. Бабеля, по его рекомендации, на посту заведующего редакционно-издательским отделом Госиздата Украины: Бабель уехал в Конармию Буденного. В 1921 – 1922 годах продолжал работу в «Моряке». В 1922 году семья Лившицев переехала в Москву. С тех пор и до конца жизни И. Л. Лившиц работал редактором в ряде московских журналов и издательств. Одно время – под руководством Горького. Последние годы был художественным редактором и главным художником издательства «Советская Россия». Кроме того, он занимался педагогической деятельностью в Полиграфическом институте.

Особая страница жизни Лившица – многолетняя, тесная дружба с Бабелем. Путешествуя и часто меняя место жительства, Бабель старался неизменно дарить Лившицу все издания своих книг, чтобы они не потерялись при переездах. Таким образом Лившиц стал для него своеобразным архивариусом. Когда нужно было собрать материалы для переизданий своих вещей, Бабель находил их именно у Лившица. Правда, в коллекции случались и пробелы. Незадолго до ареста Бабель взял несколько книг для составления последнего сборника, и все они были изъяты у него при обыске.

Недавно дочь Лившица, Татьяна, рассказала мне о таком эпизоде. Возвращаясь вместе с Лившицем с похорон Горького, Бабель сказал: «Изя, теперь я человек конченый, меня посадят». Через три года его арестовали.