Фрэнсис Фицджеральд - Отпущение грехов

Морякам мы проиграли 7:3 — на последней минуте им удался пас вперед через голову Дельвина. После первой половины Долли спустился с трибуны и сел рядом с запасными на скамеечке. Когда потом вернулся, лицо его было в грязевых подтеках, словно он плакал.

Эту игру играли в Балтиморе. Мы с Долли собирались провести вечер в Вашингтоне, у Виены, которая устраивала танцевальный вечер. Мы ехали туда в мрачно-пасмурном настроении, и Долли едва не сцепился с двумя морскими офицерами, которые сидели сзади нас и, захлебываясь от восторга, обсуждали перипетии матча. Хорошо я был рядом, удержал его.

Про этот танцевальный вечер Виена говорила: это мой второй выход в свет. На сей раз среди приглашенных были только те, кто ей нравился, и большинство из них, как оказалось, были вывезены из Нью-Йорка. Музыканты, драматурги, какие-то неведомые служители муз, залетавшие в дом Долли на Рэмз-Пойнт, явились сюда стройными рядами. Но Долли, свободный от обязанностей хозяина, не делал в тот вечер неловких попыток говорить на их языке. Он угрюмо стоял у стены с видом человека, не желающего снисходить до толпы и сознающего свое превосходство, — в свое время именно этот его облик побудил меня сойтись с ним ближе. Позже, отправляясь спать, я прошел мимо гостиной Виены, и она окликнула меня, попросила зайти. Она и Долли сидели в разных концах комнаты, оба слегка побелевшие, и в воздухе чувствовались грозовые заряды.

— Садись, Джеф, — устало предложила Виена. — Садись и будь свидетелем того, как мужчина перестает быть мужчиной и превращается в школьника. — (Я неохотно сел.) — Долли передумал, — продолжала она. — Мне он предпочел футбол.

— Неправда. — Долли мотнул головой.

— Не улавливаю сути, — удивился я. — Играть Долли все равно не может.

— А он думает, что может. Джеф, чтобы ты не считал меня взбалмошной дурочкой, я расскажу тебе одну историю. Три года назад, когда мы только приехали в Штаты, отец определил моего младшего брата в школу. Его включили в футбольную команду, и однажды все мы пошли на матч, посмотреть, как он играет. Едва игра началась, его сбили с ног, отец сказал: «Ничего страшного. Сейчас он поднимется. Это дело обычное». Но, Джеф, он так и не поднялся. Он все лежал, пока его не унесли с поля на носилках. Накрыли одеялом. Когда мы до него добрались, он уже умер.

Она перевела взгляд на Долли, потом снова на меня, и я услышал судорожные всхлипывания. Долли, нахмурившись, подошел к ней и положил ей руку на плечо.

— Долли! — воскликнула она. — Неужели ты не сделаешь этого для меня, ведь я прошу тебя о такой мелочи?

Он горестно покачал головой.

— Я пытался, но ничего не выходит, — ответил он. — Я создан для этого, неужели не понимаешь, Виена? А люди должны заниматься тем, для чего созданы.

Виена уже отошла к зеркалу и пудрой уничтожала следы слез; гневно вспыхнув, она обернулась.

— Значит, все это время я жестоко заблуждалась — думала, что для тебя наши отношения значат не меньше, чем для меня.

— Давай не будем начинать все сначала. Я устал говорить, Виена, устал от звука собственного голоса. Мне вообще кажется, что все кругом только и делают, что говорят.

— Спасибо. Это, надо полагать, камешек в мой огород.

— Просто твои друзья, по-моему, слишком много говорят. Я в жизни не слышал столько болтовни, сколько сегодня. Тебе мысль о каких-либо занятиях вообще претит, Виена?

— Зависит от того, стоит ли этим заниматься.

— Этим заниматься стоит — для меня.

— Я знаю, в чем твоя беда, Долли, — зло заговорила она. — Ты слаб, и тебе нужно, чтобы тобой восхищались. В этом году первокурсники не ходят за тобой табуном, будто ты Джек Демпси [73] Джек Демпси (1895–1983) — знаменитый американский боксер-профессионал, чемпион мира в супертяжелом весе. , и ты не можешь этого перенести. Тебе нужно явить себя перед ними, показать себя во всей красе и услышать их аплодисменты.

Он усмехнулся:

— Ну если ты чувства футболиста понимаешь так…

— Ты решил играть? — перебила она.

— Если я понадоблюсь команде — да.

— В таком случае мы просто тратим время.

Она сразу ожесточилась, но Долли отказывался видеть, что это не наигрыш. Я поднялся и вышел, а он все пытался убедить ее «быть разумной», а на следующий день в поезде сказал мне, что Виена «слегка понервничала».

Он был сильно влюблен в нее и не смел даже думать о том, что может ее потерять; но его захватил внезапный порыв, побудивший вернуться на поле, и смятение чувств и мыслей заставило его тщеславно уверовать в то, что все как-нибудь образуется. Но я помнил, каким взглядом Виена два года назад на Полночном гулянье одарила Карла Сандерсона. И теперь я узнал этот взгляд.