Чарльз Диккенс - Том 5. Жизнь и приключения Николаса Никльби

Николас невольно вздохнул при мысли о приятной перспективе, перед ним открывшейся, но, по счастью, Сквирс был слишком занят своими размышлениями, чтобы это заметить.

— Бывая в Лондоне,— сказал Сквирс,— я имею обыкновение говорить, что этим мальчикам она заменяет мать. Но она для них больше чем мать, в десять раз больше. Она такие вещи делает для мальчиков, Никльби, каких, я думаю, добрая половина матерей не сделает для родного сына.

— Полагаю, что не сделает, сэр,— ответил Николас.

Было очевидно, что и мистер и миссис Сквирс смотрели на мальчиков, как на своих исконных и природных врагов, или, иными словами, были твердо уверены, что их дело и профессия заключаются в том, чтобы от каждого мальчика получить ровно столько, сколько можно из него выжать. По этому вопросу они оба пришли к соглашению и, следовательно, действовали сообща. Разница между ними заключалась лишь в том, что миссис Сквирс вела войну с врагом открыто и бесстрашно, а Сквирс даже у себя дома прикрывал свою подлость привычной ложью, словно у него и в самом деле мелькала мысль, что рано или поздно он сам себя обманет и убедит в том, будто он очень добрый человек.

— Но позвольте-ка,— сказал Сквирс, прерывая поток мыслей, возникших по этому поводу в уме его помощника,— пойдемте в класс, и помогите мне надеть мой школьный сюртук.

Николас помог своему начальнику напялить старую бумазейную охотничью куртку, которую тот снял с гвоздя в коридоре, и Сквирс, вооружившись тростью, повел его через двор к двери в задней половине дома.

— Ну вот,— сказал владелец школы, когда они вместе вошли,— вот наша лавочка, Никльби!

Здесь была такая теснота и столько предметов, привлекавших внимание, что сначала Николас только озирался, ничего в сущности не видя. Но мало-помалу обнаружилась убогая и грязная комната с двумя окнами, застекленными на одну десятую, а остальное пространство было заткнуто старыми тетрадями и бумагой. Было здесь два длинных старых, расшатанных стола, изрезанных, искромсанных, испачканных чернилами, две-три скамьи, кафедра для Сквирса и другая — для его помощника. Потолок, как в амбаре, поддерживали перекрещивающиеся балки и стропила, а стены были такие грязные и бесцветные, что трудно сказать, были ли они когда-нибудь покрашены или побелены.

А ученики, юные джентльмены! Последние неясные проблески надежды, самые слабые упования принести хоть какую-то пользу в этом логове угасли у Николаса, когда он в отчаянии осмотрелся вокруг! Бледные и изможденные лица, тощие и костлявые фигуры, дети со старческими физиономиями, мальчики малорослые и другие, у которых длинные, худые ноги едва выдерживали тяжесть их сгорбленных тел,— все это сразу бросалось в глаза. Были здесь слезящиеся глаза, заячьи губы, кривые ноги, безобразие и уродство, свидетельствовавшие о противоестественном отвращении родителей к своим отпрыскам, о юных созданиях, которые с самого младенчества являлись несчастными жертвами жестокости и пренебрежения. Были здесь личики, быть может и обещавшие стать миловидными, но искаженные гримасой хмурого, упорного страдания; было здесь детство с угасшими глазами, с увядшей красотой, сохранившее только свою беспомощность; были здесь мальчики с порочными физиономиями, мрачные, с тупым взором, похожие на преступников, заключенных в тюрьму, и были здесь юные создания, на которых обрушились грехи их слабых предков и которые оплакивали даже продажных нянек, каких когда-то знали, и теперь чувствовали себя еще более одинокими. Всякое сочувствие и привязанность увяли в зародыше, все молодые и здоровые чувства придушены кнутом и голодом, все мстительные страсти, какие могут зародиться в сердцах, прокладывают в тишине недобрый свой путь в самую глубь. О, какие зарождающиеся адские силы вскармливались здесь!

И, однако, это зрелище, как ни было оно мучительно, имело свои комические черты, которые у наблюдателя, менее заинтересованного, чем Николас, могли вызвать улыбку. Перед одной из кафедр стояла миссис Сквирс, возвышаясь над огромной миской с серой и патокой, каковую восхитительную смесь она выдавала большими порциями каждому мальчику по очереди, пользуясь для этой цели простой деревянной ложкой, которая, вероятно, была первоначально сделана для какого-нибудь гигантского рта и сильно растягивала рот каждому молодому джентльмену: все они были обязаны, под угрозой сурового телесного наказания, проглотить залпом содержимое ложки. В другом углу, сбившись в кучку, стояли мальчики, приехавшие накануне вечером; трое из них — в очень широких кожаных коротких штанах, а двое — в старых панталонах, обтягивавших туже, чем обычные кальсоны. Неподалеку от них сидел юный сын и наследник мистера Сквирса — вылитый портрет отца,— весьма энергически лягавшийся под руками Смайка, который натягивал ему новенькие башмаки, имевшие чрезвычайно подозрительное сходство с теми, какие были на одном из мальчиков во время путешествия сюда, что, казалось, думал и сам мальчик, ибо взирал на это присвоение с видом крайне горестным и удивленным. Кроме них, здесь была длинная шеренга мальчиков, физиономии которых отнюдь не выражали предвкушения чего-то приятного, и другая вереница мальчиков, только что претерпевших беду и корчивших всевозможные гримасы, свидетельствующие о чем угодно, кроме удовольствия. Все были одеты в такие шутовские, нелепые, удивительные костюмы, что могли бы вызвать неудержимый смех, если бы не отвратительное впечатление от неразрывно с ними связанной грязи, неряшливости и болезней.