Чарльз Диккенс - Том 6. Жизнь и приключения Николаса Никльби

— Садитесь,— сказал сэр Мальбери, повернувшись к нему, по-видимому, с величайшим усилием.— Я не картина, чтобы стоять и глазеть на меня.

Когда он повернулся, Ральф отступил шага на два и, притворяясь, будто ему нестерпимо хочется выразить свое изумление, но он решил не делать этого, сел с прекрасно разыгранным смущением.

— Я ежедневно справлялся внизу, сэр Мальбери,— сказал Ральф,— первое время даже по два раза в день, а сегодня вечером ввиду старого знакомства и деловых операций, которые мы проводили вместе к обоюдному удовлетворению, я не устоял перед желанием проникнуть в вашу спальню. Вы очень… вы очень страдаете? — спросил Ральф, наклоняясь и позволяя себе улыбнуться той же жестокой улыбкой, когда больной закрыл глаза.

— Больше, чем мне бы хотелось, и меньше, чем хотелось бы иным разорившимся клячам, которых мы с вами знаем и которые винят нас в своем разорении,— отозвался сэр Мальбери, беспокойно проводя рукой по одеялу.

Ральф пожал плечами, протестуя против крайнего раздражения, с каким были сказаны эти слова,— раздражения, вызванного оскорбительным, холодным тоном, который так раздосадовал больного, что тот едва мог его вынести.

— А что это за «деловые операции», которые привели вас сюда? — спросил сэр Мальбери.

— Пустяки,— ответил Ральф.— Есть несколько векселей милорда, которые нужно переписать, но это можно отложить до вашего выздоровления. Я… я… пришел,— продолжал Ральф, говоря медленно и с более резкими ударениями,— я пришел сказать вам о том, как я огорчен, что какой-то мой родственник — правда, я от него отрекся — подверг вас такому наказанию, как…

— Наказанию! — перебил сэр Мальбери.

— Я знаю, что оно было жестоко,— сказал Ральф, умышленно истолковав это восклицание превратно,— тем больше хотелось мне заверить вас, что я отрекаюсь от этого негодяя, что я не признаю его моим родственником, и пусть он получит по заслугам от вас или от кого угодно. Можете, если хотите, свернуть ему шею. Я вмешиваться не буду.

— Так, значит, эта басня, которую мне здесь передавали, ходит по городу? — спросил сэр Мальбери, стискивая кулаки и зубы.

— Всюду об этом кричат,— ответил Ральф.— Разошлось по всем клубам и игорным залам. Говорят, об этом сложили славную песенку,— добавил Ральф, жадно всматриваясь в своего собеседника.— Я-то ее не слыхал,— такие вещи меня не касаются,— но мне говорили, что она даже напечатана и, разумеется, о ней всем известно.

— Это ложь! — крикнул сэр Мальбери.— Говорю вам, все это ложь! Кобыла испугалась.

— Говорят, он ее испугал,— заметил Ральф тем же спокойным невозмутимым тоном.— Кое-кто говорит, что он вас испугал, но это ложь, я знаю. Я так прямо и сказал,— о, десятки раз говорил! Я человек миролюбивый, но я не могу слышать, когда о вас говорят такие вещи. Нет, нет!

Когда сэр Мальбери вновь обрел способность внятно выговаривать слова, Ральф наклонился вперед, приставив руку к уху, и при этом лицо его было так спокойно, словно каждая его суровая черта была отлита из чугуна.

— Когда я встану с этой проклятой кровати,— сказал больной, в припадке бешенства ударив себя но сломанной ноге,— я отомщу так, как никогда еще не метил ни один человек. Клянусь богом, отомщу! Случай помог ему положить мне метку на лицо недели на две, но я ему оставлю такую метку, что он донесет ее до могилы. Я искромсаю ему нос и уши, высеку его, искалечу на всю жизнь! Мало того: этот образец целомудрия, это чудо стыдливости — его нежную сестрицу — я ее протащу через…

Возможно, что в этот момент даже холодная кровь Ральфа обожгла ему щеки. Возможно, сэр Мальбери вспомнил, что хотя Ральф и был негодяем и ростовщиком, но когда-то, в раннем детстве, он обвивал руками шею отца Кэт. Он запнулся и, потрясая кулаком, скрепил недосказанную угрозу страшным проклятьем.

— Невыносимо думать,— сказал Ральф после короткого молчания, зорко всматриваясь в пострадавшего,— что светский человек, повеса, roué [17] Беспринципный, хитрый человек ( франц .). опытнейший хитрец очутился в таком неприятном положении по милости какого-то мальчишки!

Сэр Мальбери метнул на него злобный взгляд, но глаза Ральфа были опущены, а лицо не выражало ничего, кроме раздумья.

— Неотесанный жалкий юнец,— продолжал Ральф,— против человека, который одной своей тяжестью мог раздавить его, не говоря уже об умении. Мне кажется, я не ошибаюсь,— сказал Ральф, поднимая глаза,— когда-то вы покровительствовали боксерам?