Чарльз Диккенс - Том 7. Лавка древностей

— Теперь мы поменяемся с тобой местами! — воскликнул младший брат, опускаясь на колени перед стариком.— Клянусь! Заботами, участием, преданностью я вознагражу тебя за все! Моя любовь к тебе не угасла, хотя нас разделял океан. Прошлое живо во мне, я пронес память о нем сквозь все эти одинокие годы, прожитые на чужбине. Брат! Скажи хоть слово, скажи, что узнаешь меня, и клянусь, мы будем еще дороже друг другу, дороже, чем в те светлые дни нашей юности, когда нам, неразумным детям, думалось, что мы пройдем рука об руку всю жизнь!

Старик медленно обвел их взглядом, и губы у него беззвучно дрогнули.

— Если мы и прежде были неразлучны,— продолжал младший брат,— то какие же тесные узы свяжут нас теперь! Наша дружба и любовь зародились давно, когда перед нами была вся жизнь, но мы вернемся к прежнему чувству и, доказав его силу, снова станем как дети. Сколько беспокойных душ, метавшихся по всему свету в поисках утех, богатства и славы, возвращалось на склоне лет в родные места, надеясь обрести второе детство, прежде чем сойти в могилу! Так и мы, хоть и не столь удачливые в молодые годы, успокоимся на закате своих дней там, где все напомнит нам младенческие забавы, и принесем с собой туда не плоды сбывшихся мечтаний, а лишь прежнюю братскую любовь, не обломки крушения, а лишь то, что привязывало нас к жизни в самую раннюю пору, и познаем позднюю радость, став прежними детьми. И если,— дрогнувшим голосом проговорил он,— если то, о чем я боюсь сказать вслух, свершилось или свершится (да избавит нас от этого господь!) — помни, брат, что мы с тобой стоим рядом, и пусть это послужит отрадой нам обоим в час тяжкого испытания.

Слушая его, старик медленно отступал к двери соседней комнаты. Когда же до нее остался какой-нибудь шаг, он поднял руку и прошептал дрожащими губами:

— Вы сговорились… вы хотите отнять у нее мою любовь. Но пока я жив, пока я дышу, вам это не удастся! У меня нет ни родных, ни друзей — только она одна. Нет, и не будет! Она для меня все. Слишком поздно вы вздумали разлучать нас!

Он отмахнулся от них и, тихо окликая ее по имени, переступил порог комнаты. А они, оставшиеся позади, сбились в кучку и, обменявшись несколькими словами — прерывистыми, произнесенными с трудом,— последовали за ним. Они ступали бесшумно, но их горестные стоны и рыдания нарушали тишину.

Горестные — потому что она умерла. Вот она, перед ними — недвижно покоится на своей маленькой кроватке. И торжественное безмолвие этой комнаты перестало быть загадкой для них.

Она умерла. Что могло быть прекраснее этого сна, пленяющего глаз своей безмятежностью, не омраченною следами страданий и мук. Казалось, смерть не тронула ее, казалось, она, только что из рук творца, ждет, когда в нее вдохнут жизнь.

Ее ложе было убрано зелеными ветками и красными ягодами остролиста, сорванными там, где она любила гулять. «Когда я умру, положите около меня то, что тянется к свету и всегда видит над собой небо». Так она говорила в последние свои дни.

Она умерла. Кроткая, терпеливая, полная благородства, Нелл умерла. Птичка — жалкое, крохотное существо, которое можно было бы раздавить одним пальцем,— весело прыгала в клетке, а мужественное сердце ее маленькой хозяйки навсегда перестало биться.

Где же они, следы преждевременных забот, следы горя, усталости? Все исчезло. Ее страдания тоже умерли, а из них родилось счастье, озаряющее сейчас эти прекрасные, безмятежно спокойные черты.

И все же здесь лежала она — прежняя Нелл. Да! Родной очаг улыбался когда-то этому милому, нежному лицу; оно появлялось, словно сновидение, в мрачных пристанищах горя и нищеты, и летним вечером у дома бедного учителя, и у постели умирающего мальчика, и сырой, холодной ночью у огнедышащего горна. Вот как смерть открывает нашим глазам ангельское величие усопших!

Старик взял безжизненную руку и, грея, прижал ее к груди. Эта рука протянулась к нему, когда по ее губам скользнула прощальная улыбка; эта рука вела его, когда они странствовали вместе. Он поднес ее пальцы к губам, потом опять прижал их к груди, шепнул: «Потеплели!» — и, словно умоляя помочь ей, оглянулся на тех, кто стоя, рядом.

Нелл умерла, и помощь была не нужна ей. Ветхий дом, который она наполняла жизнью, хотя ее дни быстро подходили к концу, сад, за которым она ухаживала, глаза, которые радовались ей, места, которые знали ее тихие задумчивые шаги, тропинки, по которым она, казалось, ходила только вчера,— все это потеряло ее навеки.