Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

— Нет, но нужно еще иметь выдержку. У вас, должно быть, крепкие нервы. Я, как только вижу, что жена военного министра строит гримасы, тут же начинаю ее передразнивать. Мой характер — мое наказание.

— Ах да, я слыхала, что у нее тик, — отвечала г-жа Котар, — у моего мужа тоже весьма высокопоставленные знакомства, и когда эти господа болтают между собой…

— Ну конечно, мадам, а взять хотя бы заведующего протоколом: он горбун, и не успеет он пробыть у меня и пяти минут, как я чувствую, что просто должна потрогать его горб. Муж говорит, что из-за меня его рано или поздно уволят. Ну и пускай! К черту министерство! Да, к черту министерство! Я хотела заказать, чтобы это напечатали в виде девиза на моей почтовой бумаге. Я наверняка вас шокирую, вы же такая хорошая, но, признаться, эти безобразные маленькие выходки безмерно меня развлекают. Без них жизнь было бы слишком однообразна.

И она продолжала рассуждать о министерстве, как о каком-нибудь Олимпе. Чтобы переменить тему разговора, г-жа Сванн обращалась к г-же Котар:

— Но какая вы нынче красавица! От Редферна?

— Нет, знаете, я привержена Родницу [131] Редферн и Родниц — модные дома конца века. Редферн ввел во Франции моду на дамский английский костюм. . Впрочем, это уже после переделки.

— Ну и ну! Очень элегантно!

— И как вы думаете, за сколько? Нет, первую цифру не угадали!

— Да что вы, это же даром, просто с неба свалилось! Мне говорили — в три раза дороже.

— Вот как пишется история! [132] Вот как пишется история! — Цитата из письма Вольтера к маркизе дю Деффан от 24 сентября 1766 г. — заключала жена доктора. И, указывая г-же Сванн на платок, который та ей подарила, добавляла:

— Посмотрите, Одетта. Узнаёте?

В просвете между полотнищами занавеса возникало почтительное и чопорное лицо, на котором был написан шутливый страх, как бы не побеспокоить присутствующих: это был Сванн. «Одетта, у меня в кабинете принц Агригентский, он спрашивает, можно ли прийти с тобой поздороваться. Что ему ответить?» — «Что я буду очень рада», — отвечала довольная Одетта, не теряя самообладания, что ей было совсем нетрудно: она ведь всегда, еще в бытность свою кокоткой, принимала у себя светских людей. Сванн удалялся передать разрешение и возвращался вместе с принцем, если только за это время не входила г-жа Вердюрен. Когда Сванн женился на Одетте, он попросил ее больше не ездить в «тесную компанию» (для этого у него было немало причин, а если бы не было, он бы сделал то же самое, повинуясь закону неблагодарности, который не терпит исключений и доказывает, насколько все сводники непредусмотрительны или бескорыстны). Он разрешил Одетте обмениваться с г-жой Вердюрен двумя визитами в год, и не больше, и даже это некоторым «верным» казалось чересчур: их возмущало оскорбление, нанесенное Хозяйке, у которой Одетта, да и Сванн столько лет ходили в любимцах. Потому что среди верных были свои «непримиримые», хотя затесались среди них и скрытые предатели, которые иногда потихоньку ускользали к Одетте, если она их приглашала, готовые, если их разоблачат, объяснить, что им просто хотелось посмотреть на Берготта (Хозяйка, впрочем, утверждала, что у Сваннов он не бывает и вообще он бездарность — правда, она тем не менее пыталась его «залучить», по ее любимому выражению). Не подозревая, что люди часто ради приличия воздерживаются от крайней позиции, к которой их подталкивают те, кто желает кому-либо досадить, «непримиримые» мечтали, чтобы г-жа Вердюрен прервала всякие отношения с Одеттой и лишила ее удовольствия говорить со смехом: «Со времен Раскола мы очень редко бываем у Хозяйки. Пока мой муж был холостяком, это еще как-то было возможно, но семейная пара не всё себе может позволить… Честно говоря, господин Сванн терпеть не может мамашу Вердюрен, и ему не очень по вкусу было, что я их так часто навещала. Ну а я-то, преданная супруга…» На званые вечера Сванн сопровождал жену в этот дом, но когда г-жа Вердюрен приезжала к Одетте с визитом, избегал ее. Поэтому, если в салоне была Хозяйка, принц Агригентский входил один. Кстати, представляя его присутствующим, Одетта старалась, чтобы г-жа Вердюрен оказалась поблизости: ей хотелось, чтобы та слышала только известные имена, и, видя вокруг много незнакомых лиц, воображала, что попала в среду аристократов; и этот расчет прекрасно удавался: вечером г-жа Вердюрен говорила мужу: «Ты бы видел эту компанию! Весь цвет Реакции!» Одетта же питала относительно г-жи Вердюрен обратное заблуждение. Салон этой последней, конечно, еще не стал в те времена таким, каким ему предстояло стать в один прекрасный день, как мы увидим позже. Г-жа Вердюрен еще даже не вошла в тот инкубационный период, когда отменяют многолюдные праздники, на которых немногие недавно добытые бриллианты утонули бы в толпе черни, и ждут, когда к десяти праведникам, которых удалось залучить, притянутся еще семижды десять. Для г-жи Вердюрен «свет» был целью, но участки ее атак были еще так ограниченны и вдобавок так удалены от тех, через которые Одетте посчастливилось прорваться, что Одетта понятия не имела о стратегических планах, которые готовила г-жа Вердюрен, а между тем ей предстояло вскорости проделать тот же путь. И когда при Одетте заходила речь о том, что г-жа Вердюрен — сноб, она совершенно искренне смеялась и возражала: «Да ничего подобного. Прежде всего, у нее и возможностей таких нет, она же никого не знает. И потом, надо отдать ей должное, она довольна тем, что есть. Нет, она обожает свои среды, милую болтовню». Но втайне Одетта завидовала г-же Вердюрен (хотя не оставляла надежды, что тоже научится, не зря же она была ее прилежной ученицей), завидовала умениям, которым Хозяйка придавала такое значение, хотя служили они лишь для передачи богатства оттенков чего-то несуществующего, для ваяния из воздуха; собственно, это было искусство творить из ничего: искусство хозяйки дома «объединять», умело «сочетать», «подавать», «отступать на задний план», служить «связующим звеном».