Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

— Эти бездельники, значит, и не пошумели как следует!

— Они оглушили весь квартал.

— А разве они не кричали, как им было велено, что играют в честь этого буржуа?

— Они так громко кричали об этом, что он вышел на балкон и слушает серенаду.

— А она не появлялась?

— Ни она, ни кто-либо из других жильцов того дома.

— А ведь задумано было очень тонко, — сказал несколько уязвленный Жуаез. — Она могла, нисколько себя не компрометируя, поступить, как все эти добрые люди, — послушать музыку, исполнявшуюся в честь ее соседа.

Анри покачал головой:

— Ах, сразу видно, что ты ее не знаешь, брат.

— Знаю, отлично знаю. То есть я знаю вообще всех женщин, и так как она входит в их число, отчаиваться нечего.

— О, Боже мой, Анн, ты говоришь это довольно безнадежным тоном.

— Ничуть. Только необходимо, чтобы теперь буржуа каждый вечер получал свою серенаду.

— Но тогда она переберется в другое место!

— Почему? Ты ничего не станешь говорить, ничем на нее не укажешь, все время будешь оставаться в тени. А буржуа что-нибудь говорил по поводу оказанной ему любезности?

— Он обратился с расспросами к оркестру. Да вот, слышишь, он опять заговорил.

И действительно, Брике, решив во что бы то ни стало выяснить, в чем дело, поднялся с места, чтобы снова обратиться к дирижеру.

— Замолчите, вы, там, наверху, и убирайтесь к себе, — с раздражением крикнул Анн. — Серенаду вы, черт возьми, получили, говорить больше не о чем, сидите спокойно.

— Ах, серенаду, — ответил Шико с самым любезным видом. — Я хотел бы все-таки знать, кому она предназначается, эта моя серенада.

— Вашей дочери, болван.

— Простите, сударь, но у меня нет дочери.

— Значит, жене.

— Я, слава Тебе Господи, не женат!

— Тогда вам, лично вам.

— Мне?!

— Да, тебе, и если ты не зайдешь обратно в дом…

И Жуаез, переходя от слов к делу, направил своего коня к балкону Шико прямо сквозь толпу музыкантов.

— Черти полосатые! — вскричал Шико. — Если музыка предназначалась мне, кто же это давит моих музыкантов?

— Старый дурак! — проворчал Жуаез, поднимая голову, — если ты сейчас же не спрячешь свою гнусную рожу в свое воронье гнездо, музыканты разобьют инструменты о твою спину!

— Оставь беднягу, Анн, — сказал Бушаж. — Вполне естественно, что все это показалось ему странным.

— А чему тут удивляться, черт побери! Вдобавок, учинив потасовку, мы привлечем кого-нибудь к окнам, поэтому давай поколотим этого буржуа, подожжем его жилье, если понадобится, но, черт возьми, будем действовать, будем действовать!

— Молю тебя, брат, — произнес Анри, — не надо привлекать внимания этой женщины. Мы побеждены и должны покориться.

Брике не упустил ни одного слова из этого разговора, который ярким светом озарил его еще смутные догадки. Зная нрав того, кто на него напустился, он мысленно подготовился к обороне.

Но Жуаез, подчинившись рассуждениям Анри, не стал настаивать на своем. Он отпустил пажей, слуг, музыкантов и маэстро.

Затем, отведя брата в сторону, сказал:

— Я просто в отчаянии. Все против нас.

— Что ты хочешь этим сказать?

— У меня нет времени помочь тебе.

— Да, вижу, ты в дорожном платье, я этого сперва не заметил.

— Сегодня ночью я уезжаю в Антверпен по поручению короля.

— Когда же он тебе его дал?

— Сегодня вечером.

— Боже мой!

— Поедем вместе, умоляю тебя.

Анри опустил руки.

— Ты мне приказываешь, брат? — спросил он, бледнея при мысли об отъезде.

Анн сделал движение.

— Если ты приказываешь, — продолжал Анри, — я подчиняюсь.

— Я только прошу, дю Бушаж, больше ничего.

— Спасибо, брат.

Жуаез пожал плечами.

— Недоумевай, сколько хочешь, Жуаез. Но пойми, если бы у меня отняли возможность проводить ночи на этой улице, если бы я не мог смотреть на это окно…

— Ну?

— Я бы умер.

— Безумец несчастный!

— Пойми, брат, там мое сердце, — сказал Анри, протягивая руку к дому, — там моя жизнь. Как ты можешь требовать, чтобы я остался в живых, когда вырываешь из груди моей сердце?

Герцог, покусывая тонкий ус, скрестил на груди руки, негодуя и в то же время испытывая жалость. Наступило молчание. Подумав немного, он сказал:

— Анри, а если отец попросит тебя допустить к себе Мирона — он не просто врач, он мыслитель…

— Я отвечу отцу, что вовсе не болен, что голова у меня в полном порядке, что Мирон не способен вылечить от любви.