Александр Дюма - Дюма. Том 09. Виконт де Бражелон, или Еще десять лет спустя. Части 1,2

— Невозможно, монсеньер. Возвратите деньги!

— Но раз вы отпускаете мне все грехи, почему вы не хотите отпустить этого?

— Потому что, отпуская его, я сам совершу грех, которого король никогда мне не простит.

Монах встал с сокрушеным видом и вышел так же торжественно, как вошел.

— Боже мой! — простонал Мазарини. — Кольбер, подите сюда! Я очень болен, друг мой.

Кольбер вышел из-за занавесок.

— Вы, слышали? — спросил Мазарини.

— Увы, слышал!

— Прав ли он? Разве все мои деньги — дурно приобретенная собственность?

— Монах — плохой судья в финансовых делах, монсеньер, — отвечал холодно Кольбер. — Однако возможно, что за вами, ваше преосвященство, с точки зрения теологических ваших идей имеется какая-либо вина. Она всегда находится… когда умирают.

— Умереть — это и есть главная вина, Кольбер.

— Это верно, монсеньер. Так перед кем же вы все-таки виноваты, по мнению этого театинца?

— Перед королем.

Мазарини пожал плечами.

— Словно я не спас его государство и его финансы!

— Здесь нечего возразить, монсеньер.

— Не правда ли? Значит, я законно заработал награду вопреки моему исповеднику?

— Вне всякого сомнения.

— И я могу сберечь для моей семьи, столь нуждающейся, немалую часть из всего, что я заработал!

— Я не вижу к этому никаких препятствий, монсеньер.

— Я был совершенно уверен, советуясь с вами, Кольбер, что услышу мудрое мнение, — радостно заметил Мазарини.

Кольтер с обычной строгостью поджал губы.

— Господин кардинал, — прервал Кольбер Мазарини, — надо хорошенько посмотреть, нет ли в словах монаха ловушки.

— Ловушки?.. Почему? Он честный человек.

— Он думал, ваше преосвященство, что вы умираете, раз послали за ним… Мне показалось, он говорил вам: "Отделите данное вам королем от того, что вы сами взяли…" Припомните хорошенько, не сказал ли он чего-нибудь подобного. Это похоже на монаха.

— Возможно.

— Если это так, то я думаю, монсеньер, что монах вынуждает вас…

— Возвратить все?.. Это невозможно!.. Вы говорите то же самое, что и мой духовник!

:— Но если возвратить не все, а только долю его величества, это сопряжено с большой опасностью. Вы искусный политик и, верно, знаете, что теперь у короля в казне нет и полутораста тысяч ливров наличных денег.

— Я не суперинтендант королевских финансов: у меня своя казна… Разумеется, я готов для блага короля… оставить ему сколько-нибудь… Но я не хочу обездолить мое семейство. Это не мое дело, — сказал Мазарини с торжеством, — это дело суперинтенданта Фуке, все счета которого я дал вам проверить в течение последних месяцев.

Кольбер поджал губы при одном лишь упоминании Фуке.

— У его величества, — пробормотал он сквозь зубы, — есть лишь те деньги, которые копит Фуке; а ваши деньги, монсеньер, будут для него лекарством. Оставить часть— значит опозорить себя и оскорбить короля; это значит признать, что эта часть была приобретена незаконным путем.

— Господин Кольбер!..

— Я думал, что монсеньеру угодно выслушать мое мнение.

— Да, но вы не знаете всех подробностей.

— Я все знаю, господин кардинал. Вот уже десять лет, как я просматриваю все столбцы цифр, какие только пишутся во Франции; и если мне стоило большого труда вбить их себе в голову, зато они сидят там крепко, и я могу рассказать, сколько тратится денег от Шербура до Марселя, начиная с ведомства умеренного Летелье и кончая тайными расходами расточительного Фуке.

— Так вы хотите, чтобы я пересыпал все мои деньги в королевские сундуки! — насмешливо вскричал Мазарини, у которого подагра вырвала несколько тяжелых вздохов. — Король, конечно, не упрекнет меня, но он будет смеяться надо мною, растрачивая мои миллионы, и будет прав!

— Вы не поняли меня, монсеньер! У меня и в мыслях не было, чтобы король тратил ваши деньги.

— Но вы ясно дали это понять, советуя отдать ему все мое имущество.

— Ах, монсеньер, — сказал Кольбер, — ваша болезнь так поглощает все ваши мысли, что вы совершенно забыли о характере его величества Людовика Четырнадцатого.

— Как так?

— Характером, если осмелюсь сказать правду, он очень похож на вас; основа его — гордость. Простите, монсеньер, высокомерие, хотел я сказать. У королей нет гордости — эта черта слишком свойственна роду человеческому.

— Вы правы.

— А если я прав, так вам, монсеньер, остается только отдать все деньги королю, притом сейчас же.