Александр Дюма: А.Дюма. Собрание сочинений. Том 11.

— Estos hijos! — сказала она, обращаясь к Молина. Эти слова означали: «Ах, эти дети!»

Эти слова в устах матери полны глубокого смысла; в устах королевы Анны Австрийской, хранившей в глубине своей скорбный души столь невероятные тайны, — слова эти были просто ужасны.

— Да, — отвечала Молина, — эти дети! Дети, которым всякая мать отдает себя без остатка.

— И ради которых, — продолжила королева, — мать пожертвовала решительно всем…

Королева не докончила фразы. Она бросила взгляд на портрет бледного, без кровинки в лице, Людовика XIII, изображенного во весь рост, и ей почудилось, будто в тусклых глазах ее супруга снова появляется блеск и его нарисованные на холсте ноздри начинают раздуваться от гнева. Он не говорил, он грозил. После слов королевы надолго воцарилось молчание. Молина принялась рыться в корзине с кружевами и лентами. Г-жа де Моттвиль, пораженная этой молнией взаимопонимания, одновременно мелькнувшей в глазах королевы и ее давней наперсницы, опустила взор и, стараясь не видеть, вся обратилась в слух. Она услышала лишь многозначительное «гм», которое пробормотала дуэнья, эта воплощенная осторожность. Она уловила вздох, вырвавшийся из груди королевы. Г-жа де Моттвиль тотчас же подняла голову и спросила:

— Вы страдаете, ваше величество?

— Нет, Моттвиль; но почему тебе пришло в голову обратиться ко мне с этим вопросом?

— Ваше величество застонали.

— Ты, пожалуй, права; мне немножко не по себе.

— Господин Вало тут поблизости; он, кажется, у принцессы: у нее расстроены нервы.

— И это болезнь! Господин Вало напрасно посещает принцессу; ее исцелил бы совсем-совсем иной врач.

Госпожа де Моттвиль еще раз удивленно взглянула на королеву.

— Иной врач? — переспросила она. — Но кто же?

— Труд, Моттвиль, труд… Ах, уж если кто и впрямь болен, так это моя бедная дочь — королева.

— И вы также, ваше величество.

— Сегодня я чувствую себя немного лучше.

— Не доверяйтесь своему самочувствию, ваше величество.

И словно в подтверждение этих слов г-жи де Моттвиль острая боль ужалила королеву в самое сердце: она побледнела и откинулась в кресле, теряя сознание.

— Мои капли! — прошептала она.

— Сейчас, сейчас! — сказала Молина и, нисколько не ускоряя движений, подошла к шкафику из панциря черепахи золотисто-желтого цвета, вынула из него большой хрустальный флакон и, открыв его, подала королеве.

Королева поднесла его к носу, несколько раз жадно его понюхала и прошептала:

— Вот так и убьет меня Господь Бог. Да будет его святая воля!

— От боли не умирают, — возразила Молина, ставя флакон на прежнее место.

— Вашему величеству лучше? — спросила г-жа де Моттвиль.

— Да, теперь лучше.

И королева приложила палец к губам, чтобы ее любимица не проговорилась о только что виденном.

— Странно, — сказала после некоторого молчания г-жа де Моттвиль.

— Что же странно? — произнесла королева.

— Помнит ли ваше величество день, когда эта боль впервые появилась у вас?

— Я помню лишь то, что это был грустный день, Моттвиль.

— Этот день не всегда был для вашего величества грустным.

— Почему?

— Потому что двадцать три года назад, и притом в тот же час, родился царствующий ныне король, прославленный сын вашего величества.

Королева вскрикнула, закрыла лицо руками и на несколько секунд погрузилась в раздумье. Было ли то воспоминание, или размышление, или еще один приступ боли?

Молина кинула на г-жу де Моттвиль почти что свирепый взгляд, до того он был похож на упрек. И достойная женщина, ничего не поняв, собралась было для успокоения своей совести обратиться к ней за разъяснениями, как вдруг Анна Австрийская, внезапно поднявшись с кресла, сказала:

— Пятое сентября! Да, эта боль появилась пятого сентября. Великая радость в один день, великая печаль — в другой. Великая печаль, — добавила она совсем тихо, — искупление за великую радость.

И с этого момента Анна Австрийская, как бы исчерпав всю свою память и разум, снова замолчала, глаза у нее потухли, мысли рассеялись и руки повисли. '

— Нужно ложиться в постель, — сказала Молина.

— Сейчас, Молина.

— Оставим ее величество, — упорствовала испанка.

Госпожа де Моттвиль встала. Блестящие и крупные, похожие на детские, слезы медленно катились по бледным щекам королевы. Молина, заметив это, пристально посмотрела на Анну Австрийскую своим упорным настороженным взглядом.

— Да, да, — промолвила королева. — Оставьте нас; идите, Моттвиль.