Григол Робакидзе - Убиенная душа

На третий день Тамаз взял недельный отпуск. С чувством облегчения он поехал в Коджори к Нате.

ВЕЧНАЯ ЖЕНСТВЕННОСТЬ

Широкие листья орехового дерева тяжело свисали с веток под палящими лучами солнца. Ни один лист не шелохнулся кругом ни звука, ни шороха. Время от времени с дерева тихо, медленно падал одинокий листок. Где-то неподалеку журчал ручей Ореховому дереву много сотен лет. Ствол который с трудом обхватывают три пары рук. покрыт толстой, потрескавшейся корой. Дерево еще стоит мощно, величественно отбрасывая широкую, густую тень.

Под орехом разостлан ковер, на котором, небрежно потягиваясь, лежала женщи на Ее голова покоилась на зеленой подушке Около нее на другом ковре вытянулся Тамаз. Он читал. Тело женщины лежало на ковре, словно тяжелая отрезанная гроздь винограда, спелая, налитая. Груди женщины вбирали в себя благодать солнца, в то время как ее ноздри с дикой страстью вдыхали запахи далекого простора.

Тишина царила вокруг, как будто каждый элемент замкнулся в себе, прислуши­ваясь к своему внутреннему созреванию. Женщина тоже замкнулась в себе, дремля, словно цветок. Погруженная в грезы, она почти не ощущала собственного тела. На по­душку упали ее волосы. Он с трудом отличал их от лучей солнца, пробивавшихся сквозь листву орехового дерева, ибо волосы ее были цвета солнца. Глаза устремились в небесную лазурь — они сами были пролитыми каплями этой лазури. Журчание ручья коснулось слуха женщины как бы издали, ведь и она сама была юным ручейком земли. Вместе с землей она отдавалась солнцу, сливаясь с его плодотворящей силой. Словно медуза, вдыхающая морские волны, погружалась она в космические потоки. Почти не ощущала времени, представляла себя Евой, первой женщиной земли, а ведь первая женщина — частица Бога. Женщина пребывала в ожидании, и все ее чувства жили как бы независимо от нее. В грезах туманом парили слова Тамаза. Она вспом­нила их.

В легенде о сотворении мира слово «элохим» звучит таинственно. В еврейском языке оно означает: боги. Почему? Почему мы произносим слово «бог», а подразуме­ваем «боги»? В сознании Моисея, конечно, живет один бог. Однако он смутно чувству­ет, что полнота жизни не может быть объята никем, даже самим богом. В закрытой монаде царят лишь тьма и покой. Поэтому легенда о сотвррении мира внутри божест­ва осторожно допускает неопределенную множественность, и для начала хотя бы в имени. Нужен еще кто-то другой, олицетворяющий живое. Бог нуждается в этом дру­гом. Ой бросает взор в неизведанное, и возникает мир. Здесь вдруг раскрывается мысль, данная в третьей главе Книги Бытия: «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из нас...» Кто еще присутствовал при этом, когда Бог произнес: «...как один из нас»? Представить себе это может лишь тот, кто сам стал богом, да и то туманно.

Ната вспомнила, что, сказав это, Тамаз побледнел, будто коснулся страшной тай­ны. Она потянулась. Ее мысли не в состоянии были приоткрыть завесу над этой тай­ной. Она приподнялась и огляделась. Неподалеку стояло странное каштановое дерево. Одна из ветвей опустилась так низко, что вросла в землю. И появилось новое дерево. Ветка эта, словно пуповина толщиной в руку, связывала оба дерева.

Женщина неподвижно уставилась на оба этих дерева, сначала на одно, потом на другое. «Элохим»,— подумала она, смутившись. Второе дерево ведь представляло собой лишь отпрыск первого, и все же оно было другим, новым. Если обрезать ветвь, то возникнет пустота. Теперь оба дерева — одно целое, и все-таки каждое существует само по себе. «Здесь явлен элохим, в этом дереве-двойне»,— подумала она. Этим, ко­нечно, не была раскрыта вся тайна. Однако она уже знала: эта земля, это солнце, этот ручей, это ореховое дерево, она сама, лежащий чуть поодаль Тамаз, вон та гора, птица, что парит над горизонтом,— все это с самого же начала составляло неделимое целое, какое-то неведомое средоточие, окутанное непроницаемым покровом тайны.

Женщина оглянулась. Плеск в ручье нарушил тишину. Она снова погрузилась в себя и снова прислушалась к чему-то, идущему издалека. Ее тело было теперь мор­ской раковиной, в которой еще отдавался шум волн тысячелетней давности. Она оли­цетворяла собой мгновение, несущее в себе заряд столетий. И уже не помнила-, что было вчера, что было в прошлом году. Забыла и о своих переживаниях. Но в глубине ее существа теплилось чье-то воспоминание. Это было воспоминание Евы, первой женщины земли. Ее чувства в этот миг обладали ясновидением слепой плазмы. Жен­щина лениво, нехотя потянулась, словно страсти прародительницы медленно зашеве­лились в ее членах. Теперь она остановила свой взор на другом дереве — кряжистом дубе, и перед ней предстало то древнее, библейское дерево... древо познания, вку­шение плодов которого было запрещено. Человеку была предоставлена свобода выбо­ра. Мир, осененный, пронизанный духом Божественного — свободой живых существ, сладостью бытия. Первые люди питались плодами деревьев. Но вот, когда они вкуси­ли плодов запретных, они начали производить потомство, то есть, иными словами-: начали, уподобляясь богу, создавать «других». Разве искуситель не был прав? В ка­кой-то мере первые люди были причастны к Божественному.