Григол Робакидзе - Убиенная душа

Тамаза еще раз вызвали на допрос. О московской истории уже не упоминали, забыт был и Достоевский. Следователь вел допрос таким образом, чтобы навести Тамаза на исповедь о происшествии в Батуми, и не потому, что это смягчило бы его вину. Речь шла о другом: тот, кто начинает с исповеди, неизбежно переходит к покаянию, и эту цель как раз и преследовал работник ГПУ. Тамаз знал это и ловко обходил вопрос.

— Не встречались ли вы тайно с кем-нибудь? — обратился к нему наконец сле­дователь с язвительной усмешкой.

— С кем? — спросил Тамаз удивленно.

— Вам это лучше известно...— Усмешка исчезла с лица следователя.

— Я не припомню такого случая...— прошептал Тамаз.

Он почувствовал, что попался в западню. Следователь заметил, что Тамаз поблед­нел. Сухо, хладнокровно, с расстановкой и ударением на каждом слове, точно выдав­ливая каплю по капле яд, он произнес:

— Я полагаю, что вы когда-то потеряли в Батуми зажигалку.

Тамаз оцепенел. Следователь сообщил ему всю историю с зажигалкой. Следова­тель намеренно раскрыл свои карты — это был тот искусный прием, который должен был означать: нам все известно и для вас будет лучше, если вы во всем признаетесь. На самом деле ГПУ знало лишь то, что Тамаз встретился с миссионером. Искусный при­ем сработал — Тамаз поддался на уловку.

— Ах, да, теперь я вспоминаю,— ответил Тамаз.

Колючий взгляд следователя заметил, как Тамаз собирался с духом. Тамаз понял, что отрицать факт той встречи уже не имело смысла. Он сник и признался, что встре­тился с миссионером совершенно случайно. Тот, мол, был переодет в нищего, но они узнали друг друга и миссионер попросил его о встрече, в чем он, Тамаз, не мог отка­зать, так как был знаком с ним.

Следователь помолчал немного и стал слушать так, как если бы видел что-то за словами Тамаза.

— Впрочем, мы с ним ничего не говорили против Советской власти. Но нам надо было непременно встретиться,— добавил Тамаз.

— Почему? — спросил следователь удивленно.

И Тамаз сообщил ему все, что думал. Борьбу против Советской власти, он гмол гдаже считает пагубной для народа. Во-первых, потому, что революция устранила класс зажиточных, в результате чего уже не господствует власть имущих, сосредоточенная в руках меньшинства. В этом отношении воздух стал чище. Правда, в Советском Союзе все бедны, но... это, по-видимому, временное явление. Затем национальный вопрос: ни одна из существовавших в царской России партий не смогла бы так радикально решить эту задачу. Хотя формальная сторона вопроса здесь решена ощутимее, но для угнетен­ных народов это уже большое достижение. На примере Грузии можно убедиться в том, что народ чисто психологически не может включиться в эту систему, но, объективно говоря, можно увидеть, что в ней создается и много полезного: например, электрифика­ция, орошение засушливых земель и осушение болот, а также разведение субтропиче­ских культур.

— Все это, несомненно, полезные свершения,— заключил Тамаз. Он не кривил ду­шой, хотя тон его слов тогда и теперь не был ровен.

Следователь испытующим взглядом посмотрел на него.

— Я не хочу, чтобы восстание 1924 года, которое я считал и считаю безумием, повторилось,— добавил Тамаз.

— Там, где нет безумия, не рождается ничего великого — это ведь ваши слова,— процитировал следователь из произведений Тамаза.

— Это сказано образно,— ответил Тамаз немного обиженно.

— Ах, да, ведь вы, поэты, любите образы,— заметил следователь еще язвительнее.

— Не более, чем вы, политики — реальность,— отпарировал Тамаз.

Следователь смерил Тамаза взглядом. Вдруг он спросил:

— Итак, вы расцениваете восстание 1924 года как безумие?

— Безусловно.

— Но вы ведь не сочли бы его за безумие, если бы оно увенчалось победой! — от­резал следователь.

Тамаз вздрогнул от неожиданности. Теперь он уже чувствовал свое поражение. Он не знал, что сказать следователю, и, как побитый, лишь повторял шепотом:

— Я говорю только о том, что произошло.

— И не говорите о том, что могло бы произойти, если... Понимаю,— сказал сле­дователь, уже явно насмехаясь над Тамазом.

Одно обстоятельство несколько смягчило следователя: ГПУ нашло записки тайного миссионера, в которых отношение грузинских интеллигентов к Советской власти было изображено точно так же, как его только что высказал Тамаз. Об этих записках Та­мазу ничего не было известно. От следователя не могло укрыться, что Тамаз был ис­кренен. Для него было важно вести дело помягче, ибо перед ним была поставлена за­дача выведать у Тамаза нечто совсем другое. Через несколько минут он как бы между прочим спросил: