Элиза Ожешко - Сочинения в 5 томах. Том 3. Над Неманом

Марта и Юстина остановились на краю дороги, под тенью ивы, осыпавшей их дождем своих цветов, похожих на зеленых червячков. Марта кивнула головой в сторону едущей телеги и несвойственным ей мягким голосом крикнула:

— Добрый вечер, пан Богатырович, добрый вечер!

Возница быстро снял шляпу.

— Добрый вечер! — ответил он.

— Добрый вечер! — хором крикнули женщины.

— Откуда это у вас столько красавиц? — снова спросила старая дева.

— По дороге как земляники набрал! — слегка придерживая лошадей, ответил Богатырович.

Одна из девушек, очевидно посмелее, перекинулась через решетку и, сверкнув белыми зубами, затрещала:

— Мы, пани, шли пешком… он нас нагнал, вот мы и приказали ему посадить себя…

— Ого, «и приказали»! — шутливо заметила Марта.

— А что же? — подтвердила девушка. — Разве я приказать ему не могу? Я ведь ему двоюродною сестрой прихожусь!

В это время телега поравнялась с женщинами, стоявшими под ивой, и взгляд Богатыровича упал на Юстину. Его голубые глаза блеснули каким-то особенным светом. Но он тотчас же снова надел шапку, повернулся к дороге и ударил по лошадям.

Телега покатилась быстрее. Юстина, с улыбкою на губах, сильным движением руки, которое могло бы показаться придирчивому человеку несколько вульгарным, бросила в телегу свою охапку цветов. Послышался смех, девушки начали подбирать цветы и закричали:

— Спасибо, паненка, спасибо!

Но возница не обернулся назад и не поинтересовался узнать причину этого веселья. Он о чем-то задумался и даже опустил до тех пор высоко поднятую голову.

Наши спутницы тоже двинулись в путь.

— Этот Янек Богатырович вырос красивым и добрым парнем, — заговорила Марта. — Я его знала в детстве… когда всех их знала… хорошо и коротко.

Она задумалась и говорила теперь тише, чем прежде.

— Было, видишь ли, короткое время, когда эти Богатыровичи бывали у нас и за стол вместе с нами садились; отец Янка — Юрий и дядя его Анзельм Богатырович, тот, что теперь хворает и сделался каким-то ипохондриком… А когда-то… что это за человек был: умный, отважный, патриот, словно герой из романа!.. Наш дом так сдружился с этою шляхетскою околицей, что сижу я, бывало, за фортепиано и подбираю аккорды, а Анзельм станет за моим стулом и поет: «Прощай, красавица, меня зовет отчизна!» А потом я ему пела: «Шумела дуброва, витязи выезжали…» И какой шум был, движение… и я жила, и все… А теперь все иначе… иначе… вечная тоска…

Она говорила все медленнее, покачивая головой и устремив живые глаза куда-то в пространство. Вдруг с телеги, которая удалилась уже на несколько десятков шагов, послышался чистый и сильный мужской голос. Из широкой груди лились слова старинной песни:

Юстина, с широко открытыми глазами, прислушивалась, улыбаясь. А грустный мотив песни широко разливался по широкому полю:

— Честное слово! — неожиданно и самым густым басом воскликнула Марта, — когда-то и мы с Анзельмом певали эту песню!

Высокий человек на телеге, уже значительно удалившийся от двух женщин, продолжал:

— Уф! — взволновалась Марта. — В песне стоит «будешь госпожою». Старые песни на свой лад переделывает, дурень!

Юстина не слыхала этого замечания. Глаза ее блеснули.

— Чудный голос! — шепнула она.

— Недурной, — ответила Марта. — В их среде попадаются отличные голоса и хорошие певцы… И Анзельм тоже когда-то пел…

Издалека, уже совсем издалека, приплыла еще одна строфа песни:

Старая дева вдруг остановилась посреди дороги, похожая на высокий столб в соломенной шляпке, стоящий на двух подпорках. В ее волнующейся груди кипели какие-то чувства, может быть, воспоминания о прошлом.

— А ты знаешь конец этой песни? — закричала она. — Конечно, не знаешь! Теперь ее уже никто… кроме них… не поет…

Она раскинула руки и густым, хриплым голосом продекламировала: