Элиза Ожешко - Сочинения в 5 томах. Том 5. Рассказы 1860 ― 1880 гг.

— Э, — говорит дурак, — уж я домой иду.

Позавидовали умные дураку и убили его, нож в сердце всадили…»

— Ай! — вскрикнуло несколько женских голосов.

— Ну-ну, так сразу и убили! — недоверчиво и серьезно упрекнул бабку в преувеличении один из парней.

Но она с глубоким убеждением кивнула головой и повторила:

— «Убили, нож в сердце всадили, в землю закопали, песком закидали, в головах наместо креста вишню посадили и пошли домой.

А тут едет барин этой же дорогой, увидел он вишню и думает: „Дай-ка я срублю эту вишню да вырежу себе дудку“.

Срубил он вишенку, вырезал дудку, едет да играет, а дудка напевает:

Дивится барин, надивиться не может, а дудка все молит да молит, чтобы не играл он».

— Аааа! — снова перебили бабку изумленные возгласы.

— Так и пела дудка, так и молила… ну-ну!

Глаза у бабки сверкали, как серебряные искры, увядшие губы кривились от ужаса. Упершись локтями в колени и расставив руки, она продолжала:

— «Приехал барин в ту деревню, где жили дураковы братья с отцом, а уже ночь настала, пришел он к ним и просит, чтоб пустили его переночевать. Ну, пустили они его на ночевку, барин распряг коня, взошел в хату, да хозяину и говорит:

— Так и так, дескать, ехал я лесом, смотрю: вишенка стоит, да такая пряменькая, высоконькая. Срубил я эту вишенку и вырезал себе дудку. Да кабы ты знал, как эта дудка играет! Сроду, — говорит, — я не слыхал, чтобы так дудка играла. На-ка, старик, поиграй маленько.

Взял старик дудку, заиграл, а она и поет:

Удивился старик и дал дудку своим сынам, чтоб и они поиграли. Вот играют они, а дудка поет:

Тут все и смекнули, что умные убили дурака, пошли на могилку, песок разрыли и все так и нашли, как дудка сказала.

Забрали тогда обоих братьев в канцелярию да в тюрьму и засадили».

Бабка замолкла, но никто не начинал разговора; медленно-медленно крутились колеса прялок, и лишь время от времени к их затихшему жужжанию примешивался чей-нибудь громкий вздох. Казалось, сказка старухи навеяла видения убийства и кары, и они нависли в этой душной горнице невидимой, но тяжелой тучей. Один Алексей, всегда веселый и дерзкий, насмешливо улыбался и шептал на ухо Демьяну:

— Вот бабье, испугались сказки! Ну, так я им еще пуще страху нагоню!

Он проскользнул в сени и через минуту, с треском распахнув дверь, крикнул на всю хату:

— Спасайте, люди добрые! Кто в бога верует, спасайте! Бонк идет! Разбойник Бонк идет! Вот, вот он идет, острый нож несет! У-у-у-у!

Девушки взвизгнули и попрятались за кудели; даже Кристина вздрогнула и с тревогой взглянула на девочек, сидевших у ее ног; Ясек пронзительно закричал и забился за широкую спину отца. Мужчины в первую минуту тоже оторопели, но быстро разгадали шутку и громко расхохотались. Это успокоило и женщин. Степенная Кристина рассердилась:

— Не дури, Алексей! — прикрикнула она на деверя. — Охота тебе людей пугать! Бесстыдник!

Но переполох не скоро улегся. Видно, все в этот день слышали о Бонке; страшные рассказы о нем парни привезли с ярмарки, наслушались их и женщины. Ганулька прижала руку к сердцу.

— Колотится, ой, как колотится, никак не уймется, — жаловалась она.

Долговязая Ульяна утирала передником крупные капли пота, выступившие на лбу. Все ворчали:

— А чтоб тебе, Алексей… Надо же этакое страшилище к ночи поминать… Еще, не дай бог, и накличешь! Пожалуй, и вправду придет…

— И придет! Вон с таким большущим да острым ножом придет! — продолжал шутить молодой крестьянин.

— Ай! — снова завизжали девушки.

— Хватит! — решительно сказала Кристина и, пустив быстрей свою прялку, добавила: — Давайте-ка лучше споем!

Голос у нее был прекрасный, звучный и глубокий, гармонировавший со всей ее осанкой; все знали, что хотя она была замужем уже шестнадцать лет, но и сейчас до страсти любила пение. Вытягивая из кудели ровную длинную нить, она громко и протяжно запела: