Уильям Теккерей - Романы прославленных сочинителей

Джордж де Барнуэл на стогнах Чипсайд – на стогнах Чипсайд, у ног Марты Милвуд.

– Quid me mollibus implicas lacertis [3] Зачем ты обнимаешь меня нежными руками? (лат.). , моя Элинор? Да нет, – добавил Джордж, и слабая улыбка осветила его изможденное, но благородное лицо, зачем говорю я с тобой словами римского поэта, тебе непонятными? Но в Жизни, о моя чаровница, в Природе, а также в Неразгаданном Лабиринте – этом сердце, к коему ты припала, есть многое, чего ты не в силах понять. Да, да, моя красавица, ведь Непонятное есть не что иное, как Идеальное. А что есть Идеальное, как не Прекрасное? А что есть Прекрасное, как не Вечное? И человеческий ум, посягнувший постичь все это, подобен Тому, кто блуждает по берегу и, видя перед собою tina poluphloisboio thalasses [4] Многошумное море (греч.). , замирает в священном трепете пред Лазурной Загадкой.

Очи Эмилии наполнились вновь хлынувшим потоком влаги.

– О, говори! Говори еще, мой Джордж! – воскликнула она, и цепи Барнуэла забренчали, когда девушка в порыве чувств прильнула к нему еще теснее.

Даже тюремщик, приставленный надзирать за Узником, был потрясен его благородной и как нельзя более уместной речью и заплакал горькими слезами.

– Ты плачешь, мой Сноггинс, – промолвил юноша, – но почему? Разве Жизнь была так сладостна для меня, чтобы я желал ее сохранить? Разве Удовольствие не приносит за собой усталости и пресыщения? Или Честь – Обмана? Богатство Забот, а Слава – Насмешек? Ха, ха! Мне опротивел Успех, мне надоели Наслаждения. Я пресытился Вином, Весельем и – не удивляйся, моя Аделаида, Женщинами. Все это я отбрасываю как детские игрушки. Жизнь – детство души. Я стал взрослым и жажду Бесконечного! Поймите! Вы думаете, завтрашний день внушает мне страх? Но разве Сократ колебался перед чашей с ядом? Разве Сенека медлил в своей ванне? Разве Брут уклонился от меча, когда была проиграна его великая ставка? И даже слабодушная Клеопатра, разве она уклонилась от смертельного укуса змеи? Чего же ждете вы от меня? Моя великая игра сыграна, и теперь я расплачиваюсь. Погрузись же в мое сердце, о блистающий клинок! Приди на грудь мою, верная змея! Приветствую тебя, миротворный образ Вечности! Чаша с цикутой? Наполни же ее до краев, мальчик, ибо душа моя жаждет Безмерности! Приготовьте ванну, о други, нарядите меня на завтрашний пир – умастите члены мои благовониями, а кудри мои – елеем.

– Знамо дело, – перебил его Сноггинс, – в нашем отделении ванны не положены; а вот масла для волос, это можно, Эмми в два счета сбегает.

Узник рассмеялся громко и весело.

– Хранитель мой меня не понимает, а ты, моя красавица? Что скажешь ты? Но с этих губок, думается мне, слетает plura sunt oscula quam sententiae [5] Больше поцелуев, чем речей (лат.). . Я поцелуями осушаю твои слезы, голубка моя. Когда меня не станет, они потекут тише, потом иссякнут, а там уж эти глазки станут сиять другому, как прежде сияли бедному Джорджу де Барнуэлу. Но до конца ты его не забудешь, прелестница. Ведь он был честный малый, и сердце у него было доброе, и все это знают…

– Конечно, конечно, доброе! – воскликнули тюремщик и девушка прерывающимися от волнения голосами. И ты, читающий эти страницы, ты, непойманный вор и убийца, никого, на свое счастье, пока не убивший, ты, Преступник in posse [6] Потенциальный (лат.). , если не in esse [7] Фактический (лат.). , – отнесись сочувственно к тому, кто воспользовался Случаем, не выпавшим тебе, и верь, что Разум и Красота пышным цветом расцветают порой на скамье подсудимых, под грубыми покровами арестантского платья.

В деле, по которому он был осужден, Джордж де Барнуэл ни под каким видом не признавал себя виновным.

– Я допускаю, что мог ошибиться, – говорил он его преподобию тюремному капеллану. – Но преступления не совершил. Будь это Преступление, я испытывал бы Раскаяние. А где нет раскаяния, не могло быть и преступления. Я не сожалею о содеянном, следовательно, я невиновен. Разве такая теорема неверна?

Доктор богословия признал ее неоспоримой.

– А что мне за причина раскаиваться, сэр, – продолжал Юноша, – если я избавил мир от подлого червя [8] Неприкрытый плагиат. Эти же мысли гораздо красноречивее высказаны в бесподобном романе «Юджин Арам»: «Пламенные желания, мною испытанные, ослепительные видения, посещавшие меня, возвышенные стремления, столь часто возносившие меня над миром праха и здравомыслия, – все говорит мне, что, хочу я того или нет, – но я причастен к Божеству и сподоблен Бессмертия… Я уничтожил человека зловредного! Обладателя богатств, коими он душил общество! Мною облагодетельствованы столь многие!» , от человека с презренной душой – от существа, неспособного понимать Истинное и Прекрасное? Когда я стоял перед моим дядей в саду наследственного замка де Барнуэлов, залитом лунным светом, я ощутил, что сама Немезида явилась, дабы повергнуть его. «Пес, – сказал я дрожащему рабу, – отвечай: где твое Золото? Ведь ты не способен им воспользоваться. Я употреблю его на воспомоществование Бедности, которую ты бездушно попираешь; на развитие Наук, которых ты не понимаешь; на возвышение Искусства, к которому ты слеп. Отдай Золото, и ты свободен». Но он безмолствовал, и я его зарезал.