И приятели повернулись и пошли прочь вдоль по Ватерлоо-плейс, мимо клуба «Парфенон», и вскоре скрылись из виду, зайдя в ближнюю кухмистерскую, чтобы пообедать там студнем из говяжьих ножек. Имена их были Сэмюел Джонсон и Ричард Сэведж.
Меж тем в кофейне лилась беседа, стремительная и блестящая.
– Что я вижу, клянусь чертовой дюжиной и всеми дьяволами в придачу! проговорил обладатель духовного сана. – Вы, кажется, в синем с золотом, сэр Ричард, тогда как вам надлежало бы носить глубокий траур.
– А кто умер, святой отец? – спросил его собеседник.
– Вот тебе раз, господин мой лорд Болинброк! Не будь я Джонатан Свифт, – хотя я и в этом не так уж убежден, ибо кто может с уверенностью назвать своего отца? – в нашей среде свершено жесточайшее убийство. Детище Дика Стиля зарезано варварской рукой, колесовано и четвертовано, и сделал все это не кто другой, как вот он, Джо Аддисон. Резал бы ты собственных детей, Джо, вор и убийца.
– Я? – удивился достопочтенный Джозеф Аддисон. – Чтобы я да убил Диково детище? Да я ему крестный отец.
– Да, и обещался подарить серебряный стаканчик, только не сдержал слова, – подхватил Дик.
Джозеф нахмурился.
– Детище, о коем я веду речь, это – Роджер де Коверли, баронет. За что ты убил его, кровопийца? Весь город в слезах по благородном герое; нынче утром у меня в соборе все женщины были в трауре; все книгопродавцы в отчаянии, а Линтот говорит, что «Зритель» не расходится и на треть против прежнего после смерти доблестного джентльмена.
И настоятель собора святого Патрика извлек на свет номер «Зрителя», содержащий знаменитый рассказ о смерти сэра Роджера.
– Вот. Купил только что на углу Веллингтон-стрит. Там по всему Стрэнду стоит вой – рыдают мальчишки-газетчики.
– Да, что за чудо – Гений, Гений божественный и прекрасный, – промолвил джентльмен, облокотившийся о тот же камин, перед которым сидел горбатый кавалер в сером, бывший, к слову сказать, не кем иным, как мистером Александром Попом. – Что за царственный дар, что за восхитительный секрет у Искусства! Оно может Идею сделать достовернее Действительности; сковать наши сердца, поработить наши надежды, сожаления, слезы – и все ради игры ума, чистой эманации мозга! Оно может Бестелесному придать вещественность, облачно-воздушное, словно по волшебству, вызвать к земной жизни, – таковы возвышенные права Поэта, если я правильно понимаю Поэзию, – а мне столько же знакомы звуки Гомеровой лиры, как и аккорды струн, прославивших похищение нежных локонов Белинды (здесь мистер Поп покраснел и раскланялся, очень довольный), – таковы, сэр, говорю я, царственные права Поэта-Творца: он переворачивает мир, не требуя рычага; если он не в силах вдохнуть жизнь в самое смерть, как якобы сделал Орфей, зато он может создать Красоту из Ничего и преодолеть Смерть, сделав Мысль бессмертной. Эй! Джемми, еще бутылочку нантского.
И юноша – ибо тот, кто обращался с этой речью к собранию блистательнейших умов Европы, был совсем еще юн, – вылил содержимое бутылки в серебряную кружку и залпом осушил ее превесело за здоровье всех собравшихся. То была уже третья бутылка за вечер. Вскоре затем он с изящным поклоном покинул кофейню – потом видели, как он на великолепном арабском скакуне прогалопировал мимо Национальной галереи.
– Кто этот юный щеголь в синем с серебром? Он побивает самого Джо Аддисона по части выпивки, а благочестивый Джо у нас первый выпивоха па все три королевства, – добродушно сказал Дик Стиль.
– Его статья в «Зрителе» намного превосходит лучшие твои писания, Дик, лежебока ты эдакий, – отозвался достопочтенный мистер Аддисон. – Ведь это он – автор Девятьсот девяносто шестого номера, за который вы так хвалили меня.
– Негодник обставил меня, когда мы с ним состязались в чтении стихов на память, и выиграл у меня десятипенсовик, чума его возьми, – сказал декан Свифт.
– Он предложил поправку к одному месту из моего «Гомера», – воскликнул мистер Поп, – и тем выказал себя тонким знатоком и ученым!
– Он так близко знаком с французским королем, как ни один смертный; надо не спускать с него глаз, – заметил лорд Болинброк, в ту пору государственный секретарь по иностранным делам, и, подозвав некоего подозрительного субъекта, который пил в сторонке за отдельным столиком, шепнул ему что-то на ухо.
Меж тем кто же он? И где он, этот юноша, восхитивший всех умников Лондона? Его огненный скакун возвращен в Сити; его роскошное придворное одеяние сброшено, взамен надет долгополый суконный кафтан торговца и скромный приказчичий фартук.
Читать дальше