Жан Лоррен - Астарта (Господин де Фокас)

Это была загадочная и трагическая смерть, похожая на преступление и превосходившая таковое… Во всяком случае, убийство было совершено человеком, отлично знавшим привычки и жизнь жертвы, ибо господин де Бердес был убит во время своего служения, ночью, когда он находился в маленьком домике и не спал, выполняя какой-то обряд… с кем? один?

«Поспешно уведомленный Томасом Веллкомом, я отправился с ним в часовню. Полиция была уже там, но не решилась изменить положения трупа… Я никогда не бывал раньше в знаменитом павильоне; никакого беспорядка не замечалось в вестибюле и двух комнатах, которые мы сначала прошли: они были украшены огромными фаянсовыми павлинами на фоне стен, окрашенных в золотистый цвет. Третья комната обращала на себя внимание: Томас, пораженный, остановился на пороге!

Эта комната! Я вижу ее сейчас, словно это было вчера. Она была украшена гобеленом Людовика XIV, изображавшим сад с колоннадами и террасами и в нем воинов, одетых в римские доспехи, и богинь в древних туниках; но ткань странно вылиняла, — лица и тела потемнели, небо сделалось рыжим, фонтаны сизыми и уже то были не нимфы и боги, а демоны с лицами негров, устремившие на вас белые глаза.

Очень низкая постель, очень широкая (в этой часовне спали?) простирала почти до земли свой лиловый шелковый полог, затканный золотыми цветами; в ногах возвышался чудовищный Будда; он отражался в зеркале стиля Империи. Постель была прибрана, пахло ладаном и бензоем, горел турецкий ночник.

В комнате находились два полицейских; один из них приподнял полог.

На целой груде подушек, среди бледно-розовых шелковых покрывал, лежал де Бердес. На нем был вечерний костюм; в петлице огромный белый ирис; он упал навзничь, колени выше туловища, и бескровное лицо его с уже вытянувшимися ноздрями запрокинулось набок, выставив вперед челюсти и кадык.

Его опрокинули, должно быть, со страшной силой, но одежда даже не смялась; только слегка разошелся на груди пластрон сорочки. Одна из его сжатых рук сжимала серебряную цепочку чудесной кадильницы. Ни одной капли крови: только на шее, где кожа особенно нежна и бела, виднелся багровый кровоподтек, уже пожелтевший, словно уксус или след длительного поцелуя.

Возле трупа сильно пахло ароматами соседней комнаты; к этому запаху примешивался еще запах сандала и перца; из кадильницы еще отделялся едва заметный синеватый дымок.

Среди каких действий, — каких обрядов неведомой религии — застала смерть де Бердеса? В серебряной вазе мрачно возвышался огромный сноп черных ирисов и красных антирринумов; на маленьком индийском жертвеннике, заставленном стеклянными чашами и золотыми дароносицами, стояла странного вида статуэтка: какая-то богиня-андрогин с тонкими руками, пышным торсом, округленными бедрами, — демонически-очаровательная, из цельного черного оникса. Она была абсолютно обнажена.

Вместо глаз у нее сверкали две инкрустации изумрудов; но между веретенообразных бедер, внизу живота, угрожая, скалила зубы маленькая мертвая голова».

В мастерской, где монотонный, медлительный голос вызывал образ маленькой ониксовой Астарты, бесстрастной соучастницы вульвичского преступления, сгустился таинственный полумрак, подобный загадочной основе рассказа Эта-ля. Итак — Томас Веллком совершил преступление. Загадка его очарования, быть может, и заключалась в его преступности… Атмосфера ужаса и красоты окружает человека, совершившего убийство, и глаза великих убийц пронзают века своими навязчивыми взглядами, придающими род сияния их лицам; и трупы служат лучшим пьедесталом для героев.

Виктор Гюго.

Все эти кровавые мысли, — даже строки этого четверостишия, Эталь внушал, не произнося их. Теперь, когда он молчал, я догадывался, что моя безрассудная симпатия к Томасу относилась главным образом к таящемуся в нем убийце; меланхолия этого прекрасного лица, такого энергичного и вместе с тем такого кроткого, выражала одновременно и сожаление об убийстве, и, кто знает? может быть, желание убить еще. Кровожадность, пожалуй, самая благородная из страстей, потому что каждое существо, живущее инстинктом, можно считать за убийцу. Борьба за любовь, борьба за существование требуют уничтожения одними других, и не сказал ли сам Иегова: «По трупам, которыми усеян мой путь, познаете вы, что я Господь»?