Уильям Фолкнер: Осквернитель праха

«Скажу мистеру Уоркитту, чтобы он свои доски получше считал».

«И ты, негр, собирался пойти к белому, сказать ему, что сыновья его племянницы воруют у него лес, да еще к белому с Четвертого участка. Да ты понимаешь, что с тобой сделали бы?»

«Ничего не пришлось никому делать, — сказал он. — Потому как на другой день — в субботу — он мне записку прислал…» — и тут мне надо было бы сообразить насчет пистолета, потому что Гаури-то, очевидно, это знал; не мог же он ему в самом деле написать: «украденное возместил, желательно ваше личное одобрение, будьте другом, захватите с собой пистолет» — или что-нибудь в этом роде, а я его спрашиваю:

«А пистолет-то почему?» — и он говорит:

«Так ведь это суббота была».

А я говорю:

«Да, девятое. Но при чем тут пистолет? — И вот тут только я догадался:

— Ах, вот в чем дело, — говорю я. — Ты носишь с собой пистолет, когда одеваешься по-праздничному, в субботу, как когда-то старик Кэрозерс носил, до того как тебе его отдал».

«Продал», — говорит он.

«Хорошо, — говорю я, — продолжай».

«Прислал, значит, мне записку, чтобы я его встретил у лавки, только…» И тут дядя снова чиркнул спичкой и задымил трубкой, продолжая говорить, говорить через трубку дымом, точно дым у вас на глазах превращался в слова: — Только он так и не дошел до лавки. Кроуфорд встретил его в перелеске, поджидал его, сидя на пне у тропинки, должно быть, еще до того, как Лукас вышел из дому, и сам же Кроуфорд и завел с ним разговор о пистолете, прежде даже, чем Лукас успел сказать ему «здравствуйте» или спросить, довольны ли Винсон и мистер Уоркитт, что получили деньги за проданный лес или что-нибудь в этом роде; «если, — говорит, — он у тебя даже и стреляет, вряд ли из него можно во что-нибудь попасть»; ну, остальное вы, вероятно, можете теперь дополнить и сами. Лукас рассказал, как Кроуфорд в конце концов поспорил с ним на полдоллара, что он не попадет в пень в пятнадцати шагах, Лукас попал, и Кроуфорд отдал ему полдоллара, и они пошли вместе к лавке в двух милях оттуда, и, когда они почти дошли, Кроуфорд велел Лукасу подождать, потому что мистер Уоркитт должен был прислать в лавку расписку о получении денег за часть проданного леса, и Кроуфорд сказал, что он принесет ее показать Лукасу, чтобы он собственными глазами видел, а я говорю: «Неужели ты и тут ничего не заподозрил?» — «Нет, — говорит, — он просто ругался, как всегда». — Ну а дальше вы теперь сами догадываетесь, как было, нет надобности искать никакой ссоры между Винсоном и Кроуфордом, ни ломать голову над тем, каким образом Кроуфорд заставил Винсона дожидаться в лавке, а потом послал его вперед себя по тропинке, достаточно ему было сказать хотя бы так: «Ну вот, он здесь, я привел его. Если он нам и теперь не скажет, чья это была машина, мы это из него выколотим», — потому что все это уже несущественно; короче говоря, Лукас увидел Винсона, который шел по дорожке из лавки и, как говорит Лукас, спешил изо всех сил, — вероятно, это надо понимать, что он просто был вне себя от раздражения, недоумения и возмущения, больше всего от возмущения, и, разумеется, так же, как и Лукас, ждал, чтобы тот заговорил первый, объяснил им только, как говорит Лукас, Винсон не вытерпел и еще на ходу крикнул: «Значит, ты передумал?» — и тут же — говорит Лукас — споткнулся обо что-то да прямо как рухнет лбом оземь, — и тут Лукас вспомнил, что он только что слышал выстрел, и понял, что Винсон споткнулся не обо что-либо, а о своего братца Кроуфорда, но тут уж его окружили, и, как говорит Лукас, он даже и услышать не успел, как они все сбежались, и я ему сказал:

«Вот когда тебе, должно быть, показалось, что ты сейчас ох как споткнешься о Винсона, и старика Скипуорта, и Адама Фрейзера», но по крайней мере я хоть не спросил его: «Почему же ты им тут же не объяснил?»

— и Лукасу не понадобилось говорить мне: «Объяснять, кому?» — так что с ним все было в порядке — не с Лукасом, конечно, я сейчас о Кроуфорде говорю, он не просто злосчастный неудачник, он — и тут опять, но на этот раз он знал, что это такое: это мисс Хэбершем; что она такое сделала, он не мог сказать, она не пошевельнулась, не проронила ни звука, нельзя даже было сказать, что она замерла, но что-то такое произошло — произошло не извне, а словно передалось от нее, и она как будто не только не была удивлена этим, но сама так захотела и сделала, но только на самом деле она даже не пошевельнулась, не вздохнула, и дядя даже ничего и не заметил, — он особо отмеченный, избранный, тот, кого отличили боги, выделив его из людей, дабы доказать, не самим себе, потому что они никогда в этом не сомневались, а человеку, что у него есть душа, которую он довел до того, что она в конце концов заставляет его убить брата своего.