Томас Гарди - Запрет сына

Возле Ковент-Гардена он усадил ее в кэб, и они расстались, глядя друг другу в глаза, как и подобает добрым друзьям. Она благополучно приехала домой, доковыляла до двери, отперла ее своим ключом и вошла, никем не замеченная.

Свежий воздух и общество Сэма оживили ее, на щеках Заиграл румянец, она похорошела. Появилось еще что-то, кроме любви к сыну, ради чего стоило жить. Женщина с чистыми помыслами, она отлично понимала, что ничего дурного в этой прогулке не было, но ясно отдавала себе отчет в том, насколько непростителен был ее поступок с точки зрения общепринятой морали.

Тем не менее вскоре она снова поддалась искушению поехать с Сэмом, и на этот раз в их разговоре сквозила уже нескрываемая нежность. Сэм сказал, что никогда не сможет забыть ее, хоть она и неважно обошлась с ним в свое время. Затем, после долгих колебаний, он поведал ей заветное желание, которое теперь могло бы осуществиться: ему не нравится его работа в Лондоне, и он мечтает стать владельцем зеленной лавки в Олдбрикеме, главном городе того графства, где они родились. Ему представился подходящий случай: некая пожилая чета решила удалиться на покой и продавала свою лавку.

– Так почему бы тебе не купить ее, Сэм? – спросила она с замиранием сердца.

– Потому что я не знаю, захотите ли вы быть со мной. Нет, боюсь, что не захотите… не сможете! Вы так долго были настоящей леди… Разве вы согласитесь теперь стать женой простого человека?

– Не знаю, смогу ли я… – подтвердила она, испуганная его предложением.

– Ах, если бы вы согласились! – воскликнул он. – Сидели бы себе в комнатке за лавкой да посматривали одним глазком через стеклянную перегородку, если мне придется иной раз отлучиться, только и всего! И хромота ваша ничуть не помешала бы… А уж я-то обращался бы с вами, как с герцогиней, Софи, милая… Позвольте мне надеяться! – умолял он.

– Сэм, скажу тебе по совести, – промолвила она, коснувшись его руки. – Если бы дело было только во мне, я с радостью согласилась бы, хотя при втором замужестве я потеряю всё, что у меня есть…

– Ну и пусть! Нам и своего хватит!

– Это очень благородно с твоей стороны, мой милый, милый Сэм. Но тут есть и другое… У меня ведь сын… Иной раз, когда на душе тяжко, мне кая!ется, что он и не сын мне, а просто мальчик, оставленный на мое попечение покойным мужем. Вроде и не мой вовсе. Да его и тянуло-то всегда больше к отцу… Он такой образованный – не чета мне; разве я могу быть ему достойной матерью?… Я должна сказать ему.

– Да, разумеется. – Сэм читал ее мысли и понимал, чего она боится. – Но ведь вы можете поступать так, как хотите, Софи… то есть миссис Туайкот, – поправился он. – Ребенок-то ведь он, а не вы.

– Ах, Сэм, ты не понимаешь! Я выйду за тебя когда-нибудь, если только смогу. Но ты должен подождать. Дай мне подумать.

Довольный ее решением, он так и сиял, расставаясь с нею. Но она не разделяла его радости. Она не знала, как сказать обо всем Рэндолфу. Придется подождать, пока он поступит в Оксфорд, – тогда, как бы она ни поступила, это уже не окажет никакого влияния на его судьбу. А может, он всё равно не согласится? Что тогда? Сумеет ли она настоять на своем?

Настал день ежегодного крикетного матча между колледжами, а она так ничего и не рассказала сыну, хотя Сэм к Этому времени уже вернулся в Олдбрикем.

Миссис Туайкот чувствовала себя в этот день лучше, чем обычно: вместе с Рэндолфом она отправилась на матч и порой даже вставала с кресла прогуляться. Ей пришла в голову блестящая идея – заговорить на волнующую ее тему во время прогулки среди зрителей, когда мальчик будет в приподнятом настроении и семейные дела покажутся ему пустяками по сравнению с вопросом об исходе состязания. Они прохаживались под ослепительными лучами июльского солнца – мать и сын, такие далекие друг от друга и в то же время такие близкие, – и Софи видела множество мальчиков, похожих на ее сына, в таких же точно широких белых воротничках и плоских шапочках; тут же рядами стояли экипажи, под которыми были разбросаны остатки роскошных завтраков: кости, объедки пирогов, бутылки от шампанского, а также стаканы, тарелки, салфетки, фамильное серебро. А в экипажах восседали надутые папаши и мамаши, и не было среди них ни одной простой женщины вроде нее. Если бы Рэндолф так не тянулся к ним, если бы он не сосредоточил на них все свои помыслы, если бы он не стремился принадлежать к их классу, – какое это было бы счастье!

Толпа зрителей разразилась восторженными воплями, приветствуя какой-то особенно меткий удар, и Рэндолф изо всех сил подпрыгнул, стараясь разглядеть, что произошло на площадке. Софи запнулась и проглотила приготовленные ею слова. Пожалуй, это неподходящий момент. Контраст между тем, что она хотела сказать, и великосветской атмосферой, к которой неудержимо тянуло Рэндолфа, был бы роковым. Она подождет более удобного случая.