Михаил Козаков - Смертники

— Разбойничья погода! — сказал, ежась и крякая, молодой надзиратель, стоявший часовым у ворот.

Ветхая будка давно уже распалась, и ему приходилось отбывать дежурство на открытом месте, защищаясь от вьюги выступом стены.

Степан Базулин приостановился:

— А ты заходь, парень, в баню погреться. Оттуда видать, коли кто будет итти…

— Нельзя нам, служба запрещает.

Надзиратель потряс тяжелым ключом от ворот и закачал плечом висевшую за спиной винтовку.

— Как хоть! — пошел на работу Базулин.

…Он кончал починку дверей в бане и, выходя часто в сени, поглядывал оттуда на топтавшегося у ворот надзирателя.

От пурги рано стемнело. Догорали тощие полена в дымившей печке предбанника.

Обстругав дверь, Базулин надел ее на петли. Работа была закончена, но он не уходил, словно чего-то ожидая. Закурил и присел у печки.

Он вздрогнул, но не оглянулся, когда потянуло вдруг вьюжным холодом от быстро раскрытых дверей; дыша в отмороженные кулаки, вошел надзиратель.

— Вот бандитская погода: чуть не помер от холоду. Пишов начальник до дому уже, — дай, думаю, трохы погриюсь…

Он подошел к печке и присел на корточки. Базулин подвинулся, давая ему место.

Парень подбросил в печь валявшиеся стружки и неожиданно спросил:

— А сколько тебе за работу платят? Деньгами или иначе…

— Штанами, парень! — глухо и почему-то дрожа сказал Базулин.

Он поднялся и встал у самой печки, лицом к надзирателю.

— Штаны обещали дать, сапоги — тоже. За работу мою… Курить хочешь? На, кончай мою цигарку…

— Хотя, чего я спрашиваю, — сочувственно и простодушно улыбнулся надзиратель. — Хиба тоби не все равно, як ты еще под приговором. Дураки! — печально сказал он. — Заботу о человеке имеють, а ему, может, помирать скоро. И сапоги отберут и штаны…

Базулин переминался с ноги на ногу и жадным, но осторожным взглядом следил за своим собеседником. Когда надзиратель поворачивал в его сторону голову, Базулин прятал свои глаза — свою горящую мысль и делал какой-то безразличный, бесстрастный жест. Успех задуманного дела теперь зависел от безошибочно, точно выбранного момента, когда можно было бы воспользоваться представившимся единственным случаем спасти себя, спастись от немой, пытающей неизвестности грядущих дней.

Сегодня случай ему благоприятствовал. — Ну, иттить надо, — желая приподняться, заторопился вдруг надзиратель. — А то, знаешь, як заметит начальство…

Он не успел уже досказать…

Крепкий, опрокинувший толчок в грудь, узлами канатов легли на горло, сжав его, холодные базулинские пальцы, и весь он, Базулин, придушившей тяжестью упал поверх…

— Не бойсь, братишка! — скороговоркой шептал он. — Не погублю… Ключа только надо… ключа. А закричишь — в грех введешь… слышь?

Парень почти не сопротивлялся.

Сидя верхом на нем, обхватив его горло одной рукой, Базулин другой оторвал кусок от своей рубахи и туго заткнул им полуоткрытый рот надзирателя.

Мгновенье что-то соображал. Потом, быстро связав руки надзирателя сдернутым с него уже поясом, отобрав ключ и винтовку, он поднял парня и отнес в находившуюся тут же, при бане, тюремную прачечную и — головой вниз — опустил связанного в глубокий пустой котел.

— Прощенья прошу, братишка. Надоть мне на земле еще побыть… пригожусь ей.

Крепко сжимая в руке винтовку и ключ, он бросился к выходу.

Выглянул — двор был пуст.

Пригнувшись, рассекая встречный ветер, побежал к воротам.

Ключ в руках у каждого — послушный раб: шмыгнул за ворота, в снега, в пургу почуявший волю смертник Степан Базулин…

Бред и огневица. Вместо тела — на больничной кровати сброс вялых, безжизненных костей. Лицо с уродливой лошадиной челюстью изъямлено землистыми дырами.

Палата тифозных, а рядом — за дверью — люди в оспенных гнойниках.

Вновь назначенный доктор осмотрел Иоську, приставил к груди трубку и сказал дежурной сестре:

— Сердце здоровое — продержится парень. Ого, как еще плясать будет!

— Плясать… — грустно усмехнулась сестра и тихо, так, чтобы слышал ее только доктор, она просила у него ответа своей простодушной, но острой и пытливой мысли: — Скажите, доктор — как же будет… Мы его лечим, а он другими осужден на смерть. Мы его вылечим, спасем от смерти, он вернется в тюрьму, а там его расстреляют!… Зачем же лечить ето… Зачем?

Доктор развел руками и растерянно, торопливо пробормотал:

— Мы, врачи… мы только врачи, голубушка… Для нас все одинаковы, все равны.