Уильям Голдинг - Клонк-клонк

К упавшему подбежал Сутулый Орел. Нагнулся в высокой траве, чтобы понять, кто это, ударил кулаком о кулак:

— Ты, ты… Шимп!

Прекрасная Птица подошел к оврагу:

— Теперь Прекрасная Птица должен лететь вниз за копьем!

— И Яростный Лев тоже!

— И Светляк!

Охотники сгрудились на краю оврага. Они пели и хмурились. Старейший из Старейших показал рукой на полоску сыпучей земли, расстояние до которой сверху было не больше длины копья. Один за другим охотники спрыгивали на осыпь и съезжали вниз, туда, где на дне оврага среди луж застряли в сырой грязи копья. Шимп медленно поднялся, опираясь на копье. От боли он сморщился и прикусил губу. Он не прыгнул вслед за своими. Озабоченный, плелся он, пытаясь отыскать спуск полегче. Грохот копыт бегущих газелей превратился в отдаленный гул и потом затих. Вниз вела только одна тропинка, такая узкая и такая сырая, что Шимп помедлил и принялся разглядывать охотников. Мальчик по имени Стрекоза осторожно пил воду из пригоршни. Прекрасная Птица смывал с себя кровь, а остальные стояли вокруг и восхищались его глубокими ссадинами и царапинами. Шимп поискал глазами, где еще можно спуститься, но овраг был слишком извилист, и Шимп увидел лишь ближний обрывистый склон. Наконец он решился и двинулся по тропинке, опираясь рукой на копье, а другой держась за почти отвесный сухой глинистый скат. Но когда до дна оставалось расстояние в два мужских роста, тропинка исчезла. Зверь, спускавшийся здесь, спрыгнул вниз, разворотив мощным толчком глинистый выступ. Не рассуждая, Шимп тотчас понял, что это был за зверь, и волосы у него встали дыбом. С расширившимися ноздрями смотрел он на дно оврага. Увидел в сырой грязи отметины лап и крошечное пятно крови — где зверь положил добычу, чтобы напиться. Он все понял сразу. Где-то здесь или рядом, в овраге, есть пещера или, быть может, удобное дерево. На ветках висит обглоданная добыча, — быть может, газель. Сытый убийца сейчас лениво греется на солнце, вылизывая лапы. Шимп побледнел, потом налился краской. Дыхание участилось. Он раскрыл было рот, чтобы запеть, но в горле заклокотало, и он не смог произнести ни звука. Шимп вдохнул поглубже и спел:

— Леопард!

Охотники похватали оружие, повернулись и замерли, глядя на Шимпа. Шимп, держась рукой за осыпавшийся склон, ткнул копьем вниз:

— Леопард! Он недавно ел!

Стрекоза хихикнул, Сутулый Орел неуверенно хохотнул. Охотники встали плечом к плечу. Колени подрагивали. Старейший из Старейших подошел поближе к месту, на которое показал Шимп. Присел на корточки, понюхал след, потом кровь. Оперся на руку, пальцем другой тронул кровь и попробовал на вкус. Оглядел склон до поворота, прошел немного вперед и нагнулся, увидев еще один след, такой слабый, что Шимп его не разглядел. Лицо Старейшего было бесстрастно, но и у него перехватило дыхание. Он повернулся и подбежал к своим. Крепко взял за руку одного из Старейших и посмотрел в глаза. Оба встали молча и неподвижно. Потом сошлись грудь в грудь, стиснули друг друга в объятиях и засмеялись. Стрекоза стоял рядом, обеими руками вцепившись в копье. Рот раскрылся, зубы стучали. Он сжал рот покрепче, но только загнал дрожь внутрь.

Старейший из Старейших разжал объятия. Лицо его вновь было бесстрастно. Он оглядел всех по очереди, взглядом призывая собраться. Словно связывал между собой. Он отвернулся и молча пошел вперед — по дну оврага, по грязным лужам, — и охотники двинулись следом. Молодые шли слева и справа, мальчишки и старшие позади. Шли пригнувшись, копья наперевес. И до того они были похожи, что и лицо у них было словно одно на всех — веселое, гордое, грозное.

Шимп запел на своей скале, осознав в несчастье значение слов:

— Подождите меня!

Он измерил взглядом расстояние до дна, сцепил зубы и снял руку с глинистого уступа, собираясь спрыгнуть. Но не успел согнуть колен, как почувствовал, что в воздухе что-то переменилось, послышался легкий гул, новый и непонятный. Топот стада звучит иначе… Звук стал громче, ближе, он шел от верховья оврага, ближе… Шимп замер, глядя на обрыв, заслонявший, что было за поворотом, и охотники остановились — в лицах гордость смешалась со страхом — и тоже взглянули в ту сторону. Они попятились, сгрудились, растеряли гордость и радость — остались страх и смятение. Гул превратился в оглушительный рев. Из-за склона, будто лапа чудовища, вырвался поток, где с грязью и пеной летели огромные камни, ветки, глыбы глины, сорвавшиеся животные. Он ревел и бурлил и глубиной был больше мужского роста. Он подхватил охотников — старших, мальчиков, молодых, — подхватил, закрутил, завертел, отнимая копья и силу. Бил их головами о камни, швырял лицом в грязь, выкручивал руки и ноги, словно соломенные жгуты. Он был слеп, всесилен и всеобъемлющ. Наконец грязевой вал схлынул, и его рев сменился грохочущим гулом воды. Вода сгладила, выровняла обвалившиеся склоны, приняла в себя упавшие глыбы и понесла рекой, черной, словно сырая земля, перечеркнутая полосами желтой пены. Вода сбила с ног Яростного Льва, подхватила задом кверху, и только отчаянные дерганья ляжек говорили о том, что он не утонул и пытается перевернуться. Старейший из Старейших выполз на склон, вжавшись в жидкую грязь, и плевался черной водой. Новый оползень снес его в воду. Теперь вода доходила чуть выше колен. Прекрасная Птица поднялся, но едва не свалился снова, увидев рядом с собою зигзаги зеленой змейки. Стрекоза сидел посредине, выл и икал. Ниже по течению поднялся Старейший из Старейших. Лицо его вновь было бесстрастно, но на этот раз потому, что его сплошь закрыла грязевая маска. Наконец сошла и вода — местами еще бурлили водовороты, но глубина их была едва до лодыжек. В тишине стало слышно, как шлепают по грязи Леопарды и — плюх! плюх! — плюхаются со склонов комья глины.