Родольф Тёпфер: Трианская долина

«Beautiful!» [7]говорили они время от времени, обмениваясь взглядами. Они' были одеты с той удобной и дорогой простотой, какая отличает туристов их нация отличные широкополые соломенные шляпы, очень чистые, хотя немного помятые, небрежно сидевшие на их головах, серые холщевые куртки, удобно скроенные, с глубокими карманами, вмещавшими доллондовскую подзорную трубу [8], серебряный портсигар и весь набор предметов, необходимых или полезных в путешествии по горам. Та же простота и та же изысканная чистота отличала их белье. А сквозь некоторую неуклюжесть их движений проглядывала уверенность молодых аристократов, которые, снаряжаясь в путь, рассчитывают на своего портного, чтобы чувствовать себя удобно; на свою располагающую наружность, чтобы быть замеченными, но более всего – на свои гинеи, доставляющие им почет и любовь всех трактирщиков континента.

Француз, напротив, был чрезвычайно общителен, имел манеры живые и непринужденные и громко восторгался альпийскими красотами, которые впрочем был совершенно неспособен воспринимать. Как и англичане, он восхищался прозрачными потоками, но лишь затем, чтобы сравнивать их с тепловатой водой, какую пьют в Париже. Восхищался он и горными вершинами, но главным образом – огромными прыжками, какие совершают с утеса на утес серны, на которых он надеялся поохотиться, как только получит из Парижа заказанное им отличное лепажевское охотничье ружье. «Первую же, которую подстрелю, говорил он, я пошлю в Прагу» [9]. Одет он был как Робинзон, которого обряжали модистки. Изящная непромокаемая шляпа с маленькими полями кокетливо сидела на его напомаженной голове; непромокаемый галстук обвивал шею; длинный бархатный сюртук с полукруглыми полами для удобства ходьбы, с низкой и узкой талией для придания легкости, был снабжен наружными и внутренними карманами, наполненными миниатюрными безделками, большая часть которых была бесполезна или сама по себе или из-за своих крохотных размеров. Однако подлинным шедевром была его трость. Эта трость раскладывалась в виде стула, позволяя с комфортом любоваться пейзажем; раскрывалась как зонтик, чтобы защищать от солнца; и превращалась в альпеншток для восхождений на горы. Альпеншток был тяжел, как балка, зонтик изогнут, как крыло летучей мыши, а стул покоен, как табурет без сиденья, но обладатель его был счастлив и горд бесчисленными удобствами, какие обеспечивал ему этот шедевр.

Я нагнал этих господ, когда их мулы закусывали, а сами они были заняты беседой, в которой по меньшей мере девяносто пять процентов приходилось на долю француза. Он только что обстоятельно разобрал династическую проблему, проблему республики, а также – доктринеров; затем перешел к Генриху V [10], а от него – к сернам, ибо как раз в эту минуту в горах раздался выстрел из карабина. Об этих четвероногих, как и о политике, у него были исчерпывающие сведения, твердое мнение и точные формулировки. Он явно изучил повадки серн по книгам Александра Дюма, Рауля Рошетта и других прославленных теоретиков [11], но это был ученик, превзошедший своих учителей, для которого все теории скоро становятся безделицами по сравнению с той, какую он приехал создавать на месте. Ничто не могло быть забавнее этого пылкого оратора, выступавшего перед двумя флегматичными британцами, слишком разумными, чтобы ему верить, слишком учтивыми, чтобы возражать, но совершенно оглушенными этой быстрой, неиссякаемой болтовней. Не особенно утруждая себя внимательным слушанием, они курили сигары, дивясь про себя, до чего «французы foolish [12], говорливы, а одеты – совершенно учителя танцев».

«Господа, – говорил им француз, – вот любопытный и неизвестный вам факт… Мне сообщил его охотник, за один год убивший двадцать горных баранов и девяносто девять серн, причем двух из них – с одного выстрела; об этом я расскажу позже… Такое возможно только при охоте на серну, а это – единственное животное, которое я еще не стрелял. Мне ведь доводилось охотиться и на косуль и на кабана, и я его убил бы, если б в охоте не участвовал король, а он имеет право первого выстрела… Любопытно, что в серну не целятся по прямой, как, скажем, в бекаса. Серна чутка и недоверчива, стоит ей заметить хоть кончик ружейного ствола – и все, только ее и видели… Что же делают охотники? Увидев на вершине скалы серну, охотник из своего укрытия целится в соседнюю скалу, когда ближе, когда дальше. Выстрел, пуля летит рикошетом, и серна падает, так и не поняв, откуда пуля ее поразила… Недурно, а?