Эльза Триоле - Луна-парк

Жюстен придвинул к себе пакетик, перевязанный белым, довольно грязным шнурком: там было всего пять-шесть объемистых писем на прекрасной бумаге с водяными знаками, все напечатанные на машинке, за исключением одного, написанного от руки каллиграфическим почерком… Вес без конвертов… Все с датами… И даже подобраны по порядку.

8 марта.

Спускался вниз к телефону. Звонил Вам. Нет, не для того, чтобы говорить с Вами. Чтобы услышать Ваш голос. Быть может, Вы бы сказали:

«Алло!»

Быть может, рассердившись на молчание, произнесли бы еще какую-нибудь фразу.

Но номер Ваш не ответил.

Провалился ухом в темную скважину молчания.

Забавно стоять у подножия несостоявшегося телефонного разговора и потирать ушибленное молчанием ухо.

К любви – два пути: сначала видеть, потом желать.

Шел я по ним так:

Рассказывать буду честно:

Вы, Бланш, женщина не удивительная. Можно Вас даже не заметить.

Но я привык по звукам следить за работой машин.

У Вас по звуку голоса слышно, как работает мысль, ритм биения Вашего сердца. Как приходят и удовлетворяются желания. По голосу узнаешь, как Вы живете. Слушаю и знаю, что на заводе девушкам из отдела контроля не много будет работы. Изделия без изъяна. Но не буду говорить о том, что я вижу и слышу. Объективное и безразличное – я все сказал Дальше пришлось бы хвалить. Хвалить не хочу, это обязывает.

Теперь о том, чего мне хочется.

Об этом трудно. Но Вы писать разрешили и знали, что писать я буду о любви.

Самый большой город, когда обживаешься в нем, сжимается, становится мал для тебя и провинциален.

Каждый город имеет свой запах. И запах каждой вещи выдает ее провинциальную родину.

Запах Ваших волос – запах единственного города, который для меня никогда не станет провинцией.

Можно склониться к Вашим рукам. И, склонившись, услышать шелест измятой материи и шорох письма, недочитанного и раздраженно смятого в комок. Оставляю метафоры в стороне и буду говорить просто.

Мне не хочется терять власть над собой.

Я не хочу мечтать о том, что Вы меня полюбите.

Я еще не думал о том, что Вы могли бы мне принадлежать.

Почти не думал.

Я хочу сейчас только целовать Вас.

Больно от этого.

Ложусь головой на стол и хочу целовать Вас.

Вы говорите: «Не надо, будет такая беда!»

Я бьюсь головой о край стола, я повторяю: «Будет такая беда».

И хочу целовать Вас.

Я знал, что не надо звонить. Звонил, уговаривая себя, что звоню только из вежливости – нельзя же пропасть бесследно и даже не осведомиться о здоровье. Звонил. Телефон не отвечал.

Я смелел все больше и больше.

И когда совсем забыл осторожность, телефон взял да и ответил…

Видите, Бланш, даже письмо может быть неудачным.

Ведь я опять умудрился повторить лишь то, что я уже говорил Вам, одно лишь имя Ваше.

А хотел сказать совсем другое.

Хотел сказать, что люблю Вас.

Б.

Следующее письмо, помеченное той же датой, было написано от руки, каллиграфическим, четким почерком.

8 марта.

Бланш! За целую ночь не успел закончить обещанное письмо. Было холодно. Возвратившись домой, едва открыл дверцу машины: так у меня окоченели руки.

Боже, как было холодно! И потом не мог согреться. Даже у раскаленного радиатора.

Сейчас семь часов утра. Начинается день, работа. Сегодня будет нагрузка, как в сильный шторм.

Но письмо, что я обещал, допишу. Получите завтра утром.

Бланш! Случилось вот что:

я спрыгнул с самолета.

Когда чувство высоты было утрачено, когда Париж серым планом слился с окружающими его полями, я вышел из кабины, открыл люк и прыгнул вниз. Вам это знакомо. Лечу,дыхания пет. Вероятно, мое сердце остановилось. Где ему – все равно ему не поспеть. С облаков падать не страшно, Бланш. С крыши страшнее – убиться можно. Падать с облаков слишком высоко для чего бы то ни было.

Удивляет аномалия: при таком падении воздух должен обжигать. А мне холодно. Даже озноб. Как происходит это в действительности, без метафор?

Единственное, чего я хочу, – это упасть головой на Кэ-о-Флер. Остальное все равно. Пусть все устраивается как знает… Только одно: головой на камни Кэ-о-Флер. Впрочем, это сентиментальность.

Бла-а-а-а-а-нш!

Б.