Эльза Триоле - Луна-парк

Там он без труда нашел «Жаку-Крокана»… В сущности он потому и вспомнил о Жаку-Крокане, что видел эту книгу здесь, в библиотеке Бланш. И опять-таки Бланш, внезапно вернувшаяся на землю из своих лунных палестин, подсказала ему эту тему.

Жюстен уселся перед письменным столом. Венчик над его головой пылал от внутреннего кипения. Его точно подхлестнули! Держа книгу водной руке, авторучку в другой, он начал делать выписки…

К вечеру, как раз в самый разгар работы, в дверь библиотеки постучалась мадам Вавэн.

– Мсье Мерлэн!

– Что такое?

– Вам письмо…

Письмо? Кто мог писать ему сюда, он никому не давал адреса. Кроме поверенного… Ясно, неприятности…

Мадам Вавэн вошла в библиотеку, держа в руке письмо:

– Письмо с почты вернули, мсье. Где оно только не побывало! Адресов-то на конверте сколько, поглядите сами! Адресат с последнего местожительства отбыл в неизвестном направлении… По всему свету им, почтальонам то есть, работа находится. Оставить вам письмо? Почтальон принес его сюда потому, что отправитель жил здесь. Сколько я ему ни твердила, что мадам Отвилль больше в этом доме не проживает, он все свое… говорит, что на почте не знают, где ее искать, и что письмо выбросят… Пришлось взять… А кушать вы, мсье Мерлэн, не хотите? Вы ведь ни к чему не притронулись… Так и заболеть недолго! Вы, конечно, знаете, что там на поле произошло… Я тоже знаю и до сих пор сама не своя хожу… А есть все-таки надо!

– Я не голоден, мадам Вавэн, я тут слегка закусил… До завтра, мадам Вавэн, я, видите ли, немного устал…

Жюстен легонько подтолкнул ее к порогу, закрыл за нею дверь, не спуская глаз с письма. Конверт был сплошь покрыт адресами, перечеркнутыми, написанными заново, перечеркнутыми вновь… Единственное, что можно было еще прочесть, – это имя адресата: «Господину Ж.Л. Отвилль». А на обороте конверта: «Отпр. Бланш Отвилль, Пьерс, Сена и Уаза». Бланш писала своему мужу! Штемпель… Штемпель гласил: 1957, все прочее неразборчиво… Итак, письмо пропутешествовало год, если не больше! Почерк крупный, пляшущий; чернила блеклые или поблекли от времени. Все еще стоя у дверей, Жюстен машинально повернул ключ в замочной скважине… Сейчас он совершит последний из недопустимых поступков, уже совершенных им: узкий разрезательный нож с острым металлическим лезвием, разрезательный нож, принадлежавший Бланш, очень аккуратно вскрыл конверт. Жюстен извлек из конверта несколько листков. Бумага для пишущей машинки… тс же самые блеклые чернила и крупный, пляшущий, очень четкий почерк… Сейчас он прочтет письмо Бланш к мужу, и это так же страшно, как распечатать телеграмму, может быть, несущую вам трагическую весть.

Пьерс. 15/3 – 57.

Мой друг,

это похоже на железнодорожную катастрофу. Случилось так, что я села именно в этот поезд. А теперьпредставьте себе шахтера, которого засыпало в шахте и который уже не ждет помощи. И это тоже я. Я под открытым небом и под ярким солнцем, на свежем воздухе, вокруг меня жизнь, люди. Я знаю, что такое агония при грудной жабе, но что все это в сравнении с агонией души.

Да, да, всех нас забрали. В полицейском участке все было совсем не так, как показывают в фильмах. Меня они отпустили очень скоро, и эти господа были даже смущены, что так неудачно прихватили и меня. Один молоденький мальчик попросил меня зайти к нему домой и предупредить, что его арестовали. Позже я с ним опять встретилась. И я снова пошла на Елисейские поля, но на сей раз не случайно. Вдруг меня подхватило вихрем, бросило вперед, я уткнулась лицом в сукно полицейского мундира, так плотно уткнулась, что мне были видны даже узелки на ткани, сукно царапало мне лицо, а потом чьи-то растопыренные пальцы уперлись мне в щеку, чтобы удобнее было ударить по другой. Они бросили меня на мостовой в самом плачевном состоянии.

С той поры я непрерывно ощущаю сукно этого мундира. Я открыла нечто общеизвестное. Как родятся дети. Что земля круглая.

Странно. Должны же быть у них лица. Я пытаюсь узнать их на улице. Но на лбу у них нет никакого клейма, возможно, они так же красивы, как Марлон Брандо. Они обедают, умываются, ходят в театр, покупают марки… Кто-нибудь из них наверняка спас утопающую девочку где-нибудь на даче. Они ездят на дачу. Крестоносцы, инквизиторы, костры и каменные мешки, четвертованные и те, кому выжгли глаза раскаленным железом… Как в наши дни, когда даже кухни и те электрические, можно выжечь глаза раскаленным железом? Помните «Пытку неправедного судьи», которую мы видели вместе в музее города Брюгге? Он лежит на столе, и столпившиеся вокруг озабоченные люди, специалисты своего дела, сдирают с него живого кожу; но ведь даже быка сначала убивают, а потом свежуют. Одна нога у него уже ярко-красная, ободранная, а кожа снята с нее, как чулок… Страдания наложили на лицо преступника печать святости. Судьи его спокойны и беспощадны. Они выполняют свой долг. Помните эту прекрасную картину? Я-то ее никогда не забуду… Унизительная нагота, ощущение бессилия – даже род смерти нельзя себе выбрать. Помните, как непохоже лицо судьи на картине, где его схватили, и там, где его пытают? Дурной человек и святой… Было это в XVвеке. Я представляю себе современныйконгресс истязателей, специалистов по пыткам, съехавшихся для обмена опытом со всех концов земного шара. Наушники у каждого кресла и синхронный перевод выступлений на пять-шесть языков. Журналисты, фотографы…