Бранислав Нушич - Тринадцатый

Служитель затянулся, выпустил дым сквозь ноздри и, глядя, как он поднимается вверх, равнодушно ответил:

– Сегодня его не будет.

– Не будет, значит.

У Петрония словно гора с плеч свалилась. Ему даже было приятно, что министр сегодня не придет в министерство. Он угостил служителя еще одной сигаретой и вышел в прекрасном настроении.

Целый день он бродил по Белграду и где бы ни встречал человека в цилиндре, снимал перед ним шляпу. Кто его знает, а вдруг среди них окажется его министр.

На другой день министр был в министерстве, но сразу ушел.

На третий день министр был в министерстве, но не принимал.

На четвертый день у министра были два других министра и «у них был важный разговор» (об этом Петронию доверительно сказал служитель), и потому было неизвестно, будет ли он принимать.

На пятый день министр сказал, что примет только тех, у кого к нему очень важные дела, которые нельзя отложить до завтра.

На шестой день Петронию Евремовичу снова пришлось побрить бороду и шею и подстричь усы. Но в этот день господин министр опять не приходил в министерство.

На седьмой день было заседание кабинета, и потому не мог никого принять.

На восьмой день министр не принимал.

На девятый день господин министр был в министерстве, но сразу ушел.

На десятый день господин министр принимал, но он принял только семерых, а остальным служитель сказал, чтобы пришли на другой день.

На тринадцатый день Петронию снова пришлось побрить бороду и шею и привести себя в порядок. Но только он переступил порог, как вспомнил, что сегодня тринадцатое апреля. Господи боже, вразуми господина министра, чтобы он сегодня не принимал или совсем не приходил в министерство. Или, может быть, было бы лучше Петронию вернуться и прийти завтра. Да, но он вчера передал свою визитную карточку и записал на листке бумаги свое имя и фамилию, и министр сказал, чтобы те, кого он вчера не успел принять, пришли сегодня.

Он был подавлен, все тело начала пробирать мелкая противная дрожь, на лбу, подмышками и под коленками выступил пот. Растерявшись, он дал служителю министра сразу три сигареты вместо одной. Потом он сел на скамью и стал глядеть на секретаря, который все время входил к министру, – входил и выходил. Он смотрел на секретаря и завидовал ему.

«Боже, этот секретарь, – думал он, – служитель как служитель, только он… так сказать…»

Мысль осталась неоконченной.

Потом он посмотрел на вешалку, на которой висело пальто министра на шелковой подкладке. Глядел он, глядел и глубоко задумался.

Какое хорошее пальто и как оно близко висит от него… Судя по пальто, министр должен быть среднего роста. Зимой, должно быть, он носит зимнее пальто!..

Размышляя таким образом, он, однако, не переставал считать тех, кто входил к министру. Уже вошел седьмой, а его все не зовут. Может быть, министр не примет его. Ему бы хотелось, чтобы его не приняли, а сказали, чтобы он приходил завтра, четырнадцатого апреля.

Седьмой вышел довольный, веселый. Вошел восьмой.

Девятой вошла какая-то женщина, но она была там недолго. Потом вошел десятый, пробыл у министра очень долго и вышел красный и злой. Одиннадцатый вышел скоро и очень довольный. Он дал служителю на чай.

«Хорошо ему, – подумал Петроний. – Нет ли у меня мелочи, чтобы тоже дать, если понадобится?»

И начал ощупывать карманы. Вошел двенадцатый. Петроний стал считать, сколько тот будет находиться у министра. Считает: раз, два, три, четыре, доходит до ста сорока шести и вдруг бросает считать – ему приходит в голову, что у министра двенадцатый и что тот, кого сейчас вызовут, будет тринадцатый.

Это поражает его, и он, сам не ведая почему, начинает шептать про себя: «Отче наш, иже еси на небеси…» и только дошел до «хлеб наш насущный…», как вышел двенадцатый, а секретарь крикнул:

– Петроний Евремович!

У Петрония, шептавшего «хлеб наш…», перехватило дыхание… За одну секунду он дважды вспотел и высох. Он обернулся, чтобы найти место, где оставить трость. Поставив ее, он совсем растерялся, не зная, куда деть шляпу. А секретарь крикнул еще раз:

– Петроний Евремович!

Он в третий раз вспотел, высох и неверными шагами двинулся к двери. Только он переступил порог кабинета министра, как ему пришла в голову нелепейшая мысль: «А вдруг у меня где-нибудь пуговица расстегнулась?» Он чувствовал себя так, словно летел стремглав в пропасть, и мысль о пуговице только усилила это ощущение. Попав в кабинет министра, он и в самом деле почувствовал, что находится на дне пропасти.