Дени Дидро - Жак-фаталист и его хозяин

Это происшествие смутило врагов Гудсона. Не было во всей обители такого монаха, который не дрожал бы под его взглядом. Спустя несколько месяцев ему дали богатое аббатство. Это преисполнило генерала смертельной досадой. Он был стар и опасался, как бы Гудсон не стал его преемником. Ришара же он очень любил.

«Мой бедный друг, – сказал он ему однажды, – что станет с тобой, если ты попадешь под власть Гудсона? Меня это пугает. Ты еще не принял пострига; послушай меня, скинь рясу!..»

Ришар последовал его совету и вернулся в отчий дом, находившийся неподалеку от того аббатства, где обосновался Гудсон.

Гудсон и Ришар посещали те же дома, а потому им трудно было не встретиться; и действительно, они встретились. Однажды Ришар находился у владелицы замка, расположенного между Шалоном и Сен-Дизье, но ближе к Шалону, чем к Сен-Дизье, и на расстоянии ружейного выстрела от гудсоновского аббатства.

Эта дама сказала ему:

«Здесь живет ваш бывший приор; он очень приятный человек, но что он, в сущности, собой представляет?»

«Лучший из друзей и опаснейший из врагов».

«А вам не хотелось бы повидаться с ним?»

«Нисколько».

Не успел он ответить, как раздался грохот въезжающего во двор кабриолета, и оттуда вышел Гудсон в сопровождении одной из прелестнейших женщин округи.

«Вы увидитесь с ним против своей воли, – сказала владелица замка, – ибо это он».

Хозяйка и Ришар идут навстречу аббату Гудсону и особе, вышедшей из кабриолета. Дамы обнимаются. Гудсон, подойдя к Ришару и узнав его, восклицает:

«Ах, это вы, мой любезный Ришар! Вы хотели меня погубить: я прощаю вас; простите и вы мне вашу поездку в Малый Шатле, и забудем об этом».

«Согласитесь, господин аббат, что вы поступили как отъявленный негодяй».

«Возможно».

«И что, если бы с вами поступили по справедливости, ведь тогда не я, а вы совершили бы поездку в Шатле».

«Возможно… Но своим обращением я, по-видимому, обязан угрожавшей мне тогда опасности. Ах, дорогой Ришар, как много я об этом передумал, и как я переменился!»

«Вы приехали с очаровательной женщиной».

«Я не замечаю более этих чар».

«Какая фигура!»

«Мне это безразлично».

«Какие пышные формы!»

«Рано или поздно начинаешь питать отвращение к удовольствию, которым наслаждался на коньке кровли с риском ежеминутно сломать себе шею».

«У нее чудеснейшие руки!»

«Я больше не дотрагиваюсь до этих рук. Здравый ум постоянно возвращает нас к канонам нашего звания, в коих и заключается истинное счастье».

«А глаза, которые она украдкой направляет на вас! Признайте как знаток, что никто еще не глядел на вас таким сверкающим, таким ласковым взором. Какая грация, какая воздушность, какое благородство в походке, в движениях!»

«Мне не до мирской суеты; я читаю Писание и размышляю над деяниями отцов церкви».

«И изредка над совершенствами этой дамы… Далеко ли она живет от Монсе? Молод ли ее супруг…»

Гудсон, рассердившись за эти вопросы и видя, что Ришар не принимает его за святого, вдруг воскликнул:

«Дорогой Ришар, вам на меня на…, и вы правы».

Любезный читатель, прости мне это крепкое словцо и согласись, что здесь, как и в большинстве хороших побасенок, вроде беседы Пирона 44с покойным аббатом Ватри, приличные выражения испортили бы все. – Что это за беседа Пирона с аббатом Ватри? – Спросите о ней у издателя его произведений, который не решился ее обнародовать; но он не станет упрямиться и вам ее расскажет.

Наши четверо путешественников снова соединились в замке; пообедали, и пообедали весело, а вечером разошлись с обещанием увидеться… Пока маркиз Дезарси беседовал с Хозяином Жака, Жак, со своей стороны, не играл в молчанку с господином секретарем Ришаром, который счел его за исключительного оригинала; оригиналы встречались бы среди людей гораздо чаще, если б, с одной стороны, воспитание, а с другой – вращение в свете не стирали бы их, как хождение по рукам стирает чекан с монеты. Было поздно; часы уведомили и господ и слуг о том, что пора отдохнуть, и все последовали их совету.

Раздевая своего Хозяина, Жак спросил:

– Сударь, любите ли вы картины?

Хозяин. Да, но только в рассказах; когда же вижу их в красках и на полотне, то, хотя и высказываю свое мнение с апломбом любителя, однако же, признаюсь, ровно ничего в них не смыслю; я бы сильно затруднился отличить одну школу от другой; готов принять Буше за Рубенса или за Рафаэля, дрянную копию за бесподобный оригинал, мог бы оценить в тысячу экю шестифранковую мазню и в шесть франков – тысячефранковую вещь; я покупал картины только на мосту Нотр-Дам, у некоего Трамблена, который в мое время породил немало, нищеты и разврата и погубил талант молодых учеников Ван-Лоо.