Дени Дидро - Жак-фаталист и его хозяин

«Сударь, они говорят истинную правду».

Тем не менее надзиратель принялся тоже составлять дознание, и так как в его протоколе было приведено только простое и голое изложение фактов, то монахам пришлось подписать его. Спускаясь вниз, они увидели жильцов, высыпавших на площадки лестниц перед квартирами, большое скопление народа перед домом, экипаж и стражников, которые усадили их в коляску под глухой гул проклятий и гиканья. Монахи прикрыли лица плащами и впали в отчаяние; вероломный же надзиратель воскликнул:

«Ах, отцы мои, зачем было посещать такие места и этих тварей? Впрочем, дело пустяковое; полиция приказала мне передать вас в руки вашего настоятеля, а он человек любезный и снисходительный; он не станет придавать этому делу больше значения, чем оно заслуживает. Не думаю, чтобы в ваших обителях поступали так же, как у жестоких капуцинов. Вот если бы вам пришлось отвечать перед ними, я бы вас пожалел».

Во время этой речи надзирателя экипаж подвигался к монастырю; толпа росла, окружала его, бежала перед ним и за ним во весь опор. В одном месте раздавалось: «Что такое?» – в другом: «Это монахи…» – «Что они натворили?»

– «Их застали у девчонок…» – «Премонстранты у девчонок?!!» – «Ну да; они идут по стопам кармелитов и францисканцев».

И вот они приехали. Надзиратель выходит из экипажа, стучит раз, стучит два, стучит три; наконец ему отпирают. Докладывают Гудсону, который заставляет прождать себя добрых полчаса, чтоб раздуть скандал вовсю. В конце концов он является. Надзиратель шепчет ему на ухо; делает вид, будто заступается за монахов, а Гудсон будто сурово отклоняет его ходатайство; затем приор со строгим лицом твердо говорит ему:

«В моей обители нет развратных монахов; эти люди – приезжие и мне неизвестны; быть может, это переодетые негодяи; поступайте с ними как вам угодно».

После этих слов двери за ним захлопываются; надзиратель возвращается в экипаж и объявляет беднягам, которые сидят в нем ни живы ни мертвы:

«Я сделал что мог; никогда бы не подумал, что отец Гудсон так суров. И зачем только черт носит вас к шлюхам!»

«Если та, у которой вы нас застали, принадлежит к их числу, то мы отправились к ней не для распутства».

«Ха-ха-ха! И это вы рассказываете старому надзирателю, отцы мои! Кто вы такие?»

«Мы монахи и носим рясу нашего ордена».

«Помните, что завтра ваше дело разъяснится; говорите правду; может быть, я смогу вам услужить».

«Мы сказали правду… Но куда нас везут?»

«В Малый Шатле».

«В Малый Шатле? В тюрьму?»

«Я очень сожалею…»

Действительно, туда и отвезли Ришара и его товарища; но в намерения Гудсона не входило оставить их там. Он сел в дорожную карету, отправился в Версаль, переговорил с министром и представил ему дело в таком свете, в каком нашел нужным.

«Вот, монсеньер, чему подвергаешь себя, когда преобразуешь распущенную обитель и изгоняешь оттуда еретиков! Еще минута – и я погиб бы, я был бы обесчещен. Но травля этим не ограничится: вы еще услышите все мерзости, которыми мыслимо очернить порядочного человека; прошу вас, однако, вспомнить, что наш генерал…»

«Знаю, знаю и скорблю за вас. Услуги, оказанные вами церкви и вашему ордену, не будут забыты. Избранники господни во все времена терпели гонения, они умели их сносить; научитесь подражать их доблести. Рассчитывайте на милость и покровительство короля. Ах, монахи, монахи! Я сам был монахом и знаю по опыту, на что они способны».

«Если ради блага церкви и государства вашему преосвященству суждено меня пережить, то я не боюсь продолжать свое дело».

«Я не премину выручить вас из беды. Ступайте».

«Нет, монсеньер, нет, я не уйду, пока не добьюсь именного листа, позволяющего отпустить этих заблудших монахов…»

«Вижу, что вы близко принимаете к сердцу честь религии и вашей рясы и готовы ради этого даже позабыть личные обиды; это вполне по-христиански, и хотя я умилен, однако нисколько не удивляюсь этому со стороны такого человека, как вы. Дело не получит огласки».

«Ах, монсеньер, вы преисполнили мою душу радостью! В настоящую минуту я больше всего опасался именно этого».

«Я сейчас же приму меры».

В тот же вечер Гудсон получил приказ об освобождении узников, а на другой день, едва наступило утро, Ришар с сотоварищем находились в двадцати милях от Парижа, эскортируемые полицейским чином, который доставил их в орденскую обитель. Он также привез с собой письмо, в котором предписывалось генералу прекратить подобные затеи и подвергнуть наших обоих монахов дисциплинарному взысканию.