Эрве Базен - Зеленый храм

— А что, — говорит Клер, — он совсем не раскрывает рта?

— Да нет, почему? Он, конечно, не произносит речей, он изъясняется очень медленно, словно слушает себя. Он говорит, он просит пить, он беспокоится о своей ноге. Отказывается только назвать имя. Тут он умолкает. Словно священник, хранящий тайну исповеди. Хотелось бы мне взглянуть, что пишет пресса…

Пресса об этом случае не обмолвилась ни словом, и удовольствовалась лишь комментарием об избрании Эдвигос Авис, кандидата от соцпартии, и сообщением о получении независимости островов Тивалю (я был раздражен, что не знаю о них ничего, и мне потребовался час, чтобы найти их внизу островов Жильбер в Тихом океане: 8 градусов южной широты 175 градусов восточной долготы). Но киоскер сказал мне доверительно, во вторник утром протягивая региональные газеты, что их продается сейчас в Лагрэри вдвое больше.

«Ла Вуа де л'Уэст» (а «Л'Эклерер» только перепевает его) повторила заглавие статьи госпожи Пе «Хороший или плохой дикарь» и посвятила этому делу полколонки, напечатав и фотографию, сделанную в Святой Урсуле. Крупным планом показывали раненую ногу — монумент из ваты и бинтов. И более мелко — лицо Христа в обрамлении длинных волос и бороды, на котором Клер нашла «отпечаток мягкой иронии». Что касается текста, то это была ученическая работа, решительно оправдывающая невинную буколику, статья о человеке, живущем жареной рыбой, играющем на флейте и идущем по воде с благословения Руссо и Зеленого храма. Это было слишком; я пожал плечами и заглянул в «Л'Уэст репюбликэн», который часто высказывает противоположное мнение. И впрямь, его статья, довольно длинная, но помещенная на третьей странице, была серьезна, документирована, враждебна. Никаких фотографий. Никаких разглагольствований. Факты, собранные в тридцать строк, озаглавленные: «Жертва, вызывающая беспокойство». Говорилось о том, что выздоровление больного — дело решенное, что прутья на кровати могут вполне стать прутьями на окошке камеры. Отмечалось, что, если сами по себе браконьерство и бродяжничество — мелкие проступки, они наводили на мысль о более тяжких преступлениях. Простой телефонный звонок помог выяснить происхождение комбинезона, он был куплен тремя месяцами раньше в Эн, то есть более чем в четырехстах километрах от Лагрэри. Из этого могло следовать, что незнакомец любил кочевать в одиночку, это началось давно, о чем свидетельствовала его атлетическая худоба, состояние его ног с огрубевшими, почти ороговевшими подошвами. Во всяком случае, если речь не шла о беглом преступнике, воре, дуэлянте, или о подозреваемом в недобром иностранце, или о неудачнике, желающем, чтобы о нем заговорили, или, возможно, об умалишенном, лучше было бы не доверяться версии о «Возвращении на лоно природы», тем более что сам «гвоздь программы» ничего не требовал и ограничивался, отвечая на каждый затруднительный вопрос, одной фразой: «Мне нечего сказать».

На этот раз Клер пожала плечами, прежде чем вырезать нужные статьи.

Впрочем, на нас обоих это произвело одинаковое действие… Ну что сказать? Петух с колокольни, пересаженный на громоотвод, полагает, что его подняли на большую высоту. В среду, отправляясь в мэрию, где состоялось закрытое заседание комиссии, я несколько раз повстречал на сотне метрах Рю-Гранд обитателей Лагрэри, которые шли с вызывающим видом, чего не было накануне.

Это надо понять. Мы, провинциалы, мы знаем четыре сорта информации: местную, региональную, национальную, всемирную. По сравнению с последней, первая значит не больше, чем пескарь перед китом. Но эта живая рыба вытащена из наших озер, а ее становится все меньше, по той причине, что в других местах вода сильно загрязнена. Никто за пределами Лагрэри, ввиду отсутствия памятника, зафиксированного местоположения, какого-нибудь патентованного средства или именитого горожанина, — никто не знает Лагрэри. Никто. Там чувствуют себя затерянными. И вот незнакомец, о котором говорят газеты, отвел нам место на карте. Благодаря его необычному присутствию мы получили в подарок признание нашего.

Короче, если вспомнить слова доктора, уже не столь важно, «черный он или белый», — у нас было второе. Выйдя из мэрии, я первым делом столкнулся с кюре, чей дом расположен рядом с моим. Получивший гражданство за двадцать лет жизни в Лагрэри, сейчас он представляет собой пятидесятилетнего мужчину, не любящего морализировать и благословлять, попивающего не без охоты, а когда с ним говорят о деньгах, он отворачивает борт своей куртки, где блестит маленький крестик, и шепчет: «Это не знак сложения». Он очень быстро схватил настроение своей паствы.