Габриэле д'Аннунцио - НАСЛАЖДЕНИЕ («Il piacere», 1889)

— Теперь можно пить, — объявила.

— Теперь выпей большой глоток. Вот так.

Она сжимала губы, чтобы удержать глоток; но большие глаза ее от недавних слез блестевшие еще больше смеялись.

— Теперь лей понемногу.

И с поцелуем он выпил весь глоток. Чувствуя, что задыхается, она торопила медленно пившего, сжимая ему виски.

— Боже мой! Ты хотел задушить меня.

Томная, счастливая откинулась на подушку, как бы желая отдохнуть.

— Какой вкус ты чувствовал? Заодно ты выпил и мою душу. Я совсем пуста.

С пристальным взглядом он задумался.

— О чем ты думаешь? — вдруг, приподнимаясь, снова спросила Мария, кладя ему палец по середине лба, как бы для того, чтобы задержать невидимую мысль.

— Ни о чем, — ответил. — Не думал. Наблюдал в себе действие любовного напитка…

Тогда-то и ей захотелось попробовать. С упоением пила из его рта. Потом, прижимаясь рукою к сердцу и глубоко вздохнув, воскликнула:

— Как мне нравится!

Андреа дрожал. Разве это не был оттенок Елены — того вечера, когда она отдалась? Не те же слова? Он смотрел на ее рот.

— Повтори.

— Что?

— То, что сказала.

— Зачем?

— Это слово звучит так нежно, когда ты произносишь его… Ты не можешь понять… Повтори.

В неведеньи она улыбалась, немного смущенная странным взглядом возлюбленного, почти робко.

— Ну, хорошо… мне нравится!

— А я?

— Что?

— А я… тебе?

Ошеломленная, она смотрела на возлюбленного, который в судорогах корчился в ногах у нее в ожидании слова, что он хотел вырвать у нее.

— А я?

— Ах! Ты… мне нравишься.

— Так, так… Повтори. Еще!

В неведении она соглашалась. Он ощущал муку и неопределенное наслаждение.

— Зачем ты закрываешь глаза? — спросила она не из подозрения, а лишь с тем, чтобы он выразил свое ощущение.

— Чтобы умереть.

Он положил голову ей на колени, оставаясь в таком положении несколько минут, молчаливый, сумрачный. Она тихо ласкал его волосы, виски, лоб, где при этой ласке шевелилась подлая мысль. Вокруг них комната мало-помалу погружалась в сумрак; носился смешанный запах цветов и напитка; очертания сливались в одну гармоничную и богатую внешность вне действительности.

После некоторого молчания Мария сказала:

— Встань, любовь моя. Я должна покинуть тебя. Поздно.

Он встал, прося:

— Останься со мной еще на минутку, до вечернего благовеста.

И снова увлек ее на диван, где в тени сверкали подушки. Внезапным движением он повалил ее в тени, сжал ей голову, осыпал лицо поцелуями. Его жар дышал почти злобой. Он воображал, что сжимает голову другой, и воображал эту голову запятнанной губами мужа; и не чувствовал отвращения, но еще более дикое желание. Из наиболее низменных глубин инстинкта всплывали в его сознании все смутные ощущения, испытанные им при виде этого человека; в его сердце, как смешанная с грязью волна, всплывало все бесстыдное и нечистое; и вся эта грязь переходила в поцелуями на щеки, на лоб, волосы, шею, рот Марии.

— Нет, пусти! — вскрикнула она, с усилием освобождаясь из крепких объятий.

И бросилась к чайному столу зажечь свечи.

— Будьте благоразумны, — прибавила она, несколько задыхаясь, с милым видом гнева.

Он остался на диване и молча смотрел на нее.

Она же подошла к стене возле камина, где висело маленькое зеркало. Надела шляпу и вуаль перед этим тусклым стеклом, похожим на мутную, зеленоватую воду.

— Как мне неприятно оставлять тебя сегодня вечером!.. Сегодня больше, чем всегда… — подавленная грустью часа, прошептала она.

В комнате лиловатый свет сумерек боролся со светом свеч. На краю стола стояла холодная, уменьшившаяся на два глотка чашка чаю. Сверху высоких хрустальных ваз цветы казались белее. Подушка дивана сохраняла еще отпечаток лежавшего на ней тела.

Колокол Св. Троицы начал звонить.

— Боже мой, как поздно! Помоги мне надеть плащ, — возвращаясь к Андреа, сказало бедное создание.

Он снова сжал ее в своих объятиях, повалил ее, осыпал бешеными поцелуями, слепо, страстно, не говоря ни слова, с пожирающим жаром, заглушая плач на ее устах, заглушая на ее устах и свой почти непреодолимый порыв крикнуть имя Елены. И над телом ничего неподозревающей женщины совершил чудовищное святотатство.

Несколько минут оставались обвившись. Погасшим и опьяненным голосом она сказала:

— Ты берешь мою жизнь!

Она была счастлива этим страстным насилием. Сказала:

— Душа, душа моя, вся-вся моя! Сказала, счастливая:

— Я чувствую биение твоего сердца… такое сильное, такое сильное!