Генри Джеймс - Вашингтонская площадь

В первой половине нынешнего века, а точнее — на ее исходе, в Нью-Йорке весьма успешно практиковал один врач, в исключительной, пожалуй, мере пользовавшийся уважением, которым в Соединенных Штатах всегда награждали достойных представителей медицинской профессии. В Америке эта профессия пользуется неизменным почтением, и здесь она успешней, чем в других странах, завоевала право называться «благородной» профессией. Общество, которое от своих видных членов требует, чтобы они либо зарабатывали на безбедное существование, либо делали вид, что зарабатывают, решило, что искусство врачевания прекрасно соединяет в себе два элемента, достойных доверия: оно принадлежит к области практического, что в Соединенных Штатах составляет прекрасную рекомендацию, и оно озарено светом науки, а это весьма ценится в стране, где любовь к знанию не всегда сочетается с наличием досуга и средств.

О докторе Слоупере говорили среди прочего, что его образованность и его мастерство находятся в полнейшей гармонии; он был, что называется, ученый медик, и тем не менее лечение его не было чисто умозрительным — он всегда прописывал больному какое-нибудь лекарство. При всей очевидной дотошности доктора Слоупера он не был сухим теоретиком и, хотя и пускался иной раз в столь подробные объяснения, что больному они могли показаться бесполезными, все же (в отличие от некоторых известных нам лекарей) никогда не ограничивался одними объяснениями, а обязательно оставлял какой-нибудь непонятный рецепт. Иные доктора оставляют рецепты без всяких объяснений; доктор Слоупер, однако, и к этому — самому, в сущности, плебейскому — разряду врачей не относился. Читатель поймет, что я описываю человека незаурядного ума; оттого-то доктор Слоупер и сделался местной знаменитостью.

В пору, к которой относится большая часть нашего рассказа, доктору было около пятидесяти и слава его достигла апогея. Он отличался остроумием и в лучшем обществе Нью-Йорка слыл человеком светским, каковым в значительной степени и являлся. Спешу добавить, дабы избежать возможных недоразумений, что он отнюдь не склонен был пускать пыль в глаза. Он был кристально честен — настолько честен, что ему едва ли мог представиться случай обнаружить это свое качество в полной мере; и, несмотря на беспредельное добродушие людей, составлявших круг его пациентов и любивших похвастать, что их пользует "самый блестящий" врач в стране, доктор Слоупер в ежедневных заботах о них подтверждал таланты, которыми наделяла его молва. По характеру он был наблюдатель, даже философ, и «блистать» было ему так естественно и давалось (согласно молве) так легко, что он никогда не прибегал к внешним эффектам и был чужд трюкачеству и лицедейству, коими пользуются посредственности. Судьба, надо признаться, благоприятствовала доктору Слоуперу, и путь к успеху не был для него усеян терниями. В двадцать семь лет он женился, по любви, на прелестной девице по имени мисс Кэтрин Харингтон, из Нью-Йорка, которая в добавление к своим прелестям принесла ему солидное приданое. Миссис Слоупер была приятна, изящна, образованна и элегантна, а в 1820 году, перед замужеством, она слыла одной из самых очаровательных девиц, живших в небольшой, но многообещающей столице, (*1) 1 Называя Нью-Йорк столицей, Джеймс не имел в виду его административный статус, так как столицей страны и штата город был задолго до указанных лет (соответственно в 1785–1790 и 1784–1797 годах). которая теснилась в то время вокруг парка Бэтери на острове Манхэттен и одним краем выходила на залив, а другим, северным, — на зеленые обочины Канал-стрит. К двадцати семи годам Остин Слоупер настолько преуспел, что никто не был особенно удивлен, когда молодая особа из высшего круга, обладавшая десятью тысячами годового дохода и самыми прелестными глазками на острове Манхэттен, предпочла его дюжине других поклонников. Глазки ее, а также и кое-что им сопутствовавшее, в продолжение пяти лет составляли источник величайшего наслаждения для молодого медика — ее счастливого и преданного мужа.

Тот факт, что женой доктора Слоупера стала женщина состоятельная, ничуть не изменил его жизненных планов, и он продолжал совершенствоваться в своей профессии с таким упорством, словно у него по-прежнему не было никаких средств, кроме части скромного отцовского наследства, которое он разделил со своими братьями и сестрами.