Лесли Хартли - Посредник

А ведь тогда я восхвалял Бога, был переполнен благодарностью к нему! С каким рвением распевал (заниматься пением, как и многим другим, я перестал) «В песне моей да восхвалится всегда милосердие твое»! Сейчас я не стал бы петь ничего подобного, даже если бы хватило голоса. Кажется, в современном мире очень немногое достойно восхваления и благодарности, и милосердие господне, на которое люди так охотно уповали, ушло в прошлое вместе с псалмами.

При входе в церковь я увидел надпись о том, что посетители могут читать и свои молитвы; не согласится ли посетитель помолиться за приходского священника, за прихожан и за души верующих, которые перешли в мир иной в надежде на счастливое воскресение?

Я давно уже не играл в религиозные игры, но не внять такой просьбе было невежливо; добравшись до душ верующих, я не забыл помолиться за Хью, его сына и невестку; вспомнил Теда, и хотя не был уверен, что он захоронен в этой священной земле и на него распространяется действие молитвы, помолился и за него. Но и этого мне показалось мало. Я вспомнил всех действующих лиц нашей драмы и помолился за них, а в заключение — за себя самого.

Наконец я вышел из церкви — куда дальше? В Брэндем я приехал без четкого плана, но смутно маячила мысль: найти самого старого обитателя деревни и выудить у него или у нее как можно больше сведений. Скорее всего, я найду такого человека в баре, но сейчас рано, бары открываются только через час. Так или иначе я никогда не питал слабости к барам и за всю жизнь заглядывал в них считанные разы.

С церковного двора было видно поле для крикета. Стояла середина мая, и его стригли, укатывали и приводили в порядок к началу сезона. Видимо, крикет в Брэндеме процветал, как и прежде. На старом месте, передом ко мне, стоял павильон, и я попытался определить, в какой точке поймал тот знаменитый мяч; интересно, каково это — быть крикетистом? Ведь в школе меня освободили и от крикета.

Я отвернулся, зашагал к деревне и у поворота на улицу увидел человека, лицо которого показалось мне знакомым. Это был молодой мужчина лет двадцати пяти, я искал совсем не такого. Наверное, он к Брэндему вообще не имеет отношения. Уж, во всяком случае, он не имеет отношения ко мне, а заговаривать с незнакомыми людьми — не в моих правилах. Впрочем, есть вопрос, на который он, может, и ответит.

На нем была спортивная куртка, поношенные вельветовые брюки, он стоял, погрузившись в свои мысли.

— Извините, — обратился к нему я, — не живет ли в Брэндем-Холле лорд Тримингем?

Он взглянул на меня, словно разделял мое предубеждение насчет незнакомых людей, словно хотел и в то же время не хотел, чтобы его оставили в покое.

— Живет, — ответил он чуть резковато. — Лорд Тримингем — это я.

Я вздрогнул и уставился на него. Понял, почему он показался мне знакомым: лицо его было цвета пшеницы, спелой пшеницы, хотя стояла середина мая.

— Вы удивлены, — сказал он, и из его тона следовало, что подобное удивление неуместно. — Но я занимаю только угловую часть дома — остальное теперь сдается женской школе.

Я немного пришел в себя.

— Вон что, — протянул я. — Вы меня извините, я как раз очень рад, что вы там живете. Видите ли, много лет назад я там останавливался.

При этих словах его отношение ко мне полностью изменилось, и он спросил почти взволнованно:

— Вы останавливались в доме? Значит, вы его помните?

— Ну, может, не весь, но помню.

— Вы останавливались в доме? — повторил он. — Когда же?

— Во времена вашего дедушки, — ответил я.

— Моего дедушки? — переспросил он, и я увидел, что он снова насторожился. — Вы знали моего дедушку?

— Да, — подтвердил я, — вашего дедушку, девятого виконта. — Из какой-то незапечатанной ячейки памяти выпорхнула и сорвалась с языка напыщенная фраза. — Он ведь был вашим дедушкой?

— Разумеется, — ответил лорд Тримингем, — разумеется. Увы, я не знал его: он умер до моего рождения. Но, насколько мне известно, это был обаятельный человек, если можно так сказать о родственнике.

— Можно. — Я улыбнулся. — Он действительно был обаятельный человек.

Апломба у лорда Тримингема поубавилось, он как-то сник. Поколебавшись, он спросил:

— А мою бабушку вы не знали?

Теперь пришел мой черед откликнуться эхом.

— Вашу бабушку?

— Да, прежде она была мисс Модсли.

У меня перехватило дыхание.

— О да, — сказал я. — Я знал ее очень хорошо. Она жива?

— Жива, — ответил он без особого энтузиазма.